Гиды над бездной

        ГИДЫ НАД БЕЗДНОЙ

   Рассказ о том, кто такие альпийские гиды Шамони, как они живут, что думают. и т.д., из новой книги Константина Банникова «DESTINATIONS // ЕДЕМ В АЛЬПЫ! ЗИМА 2012».

Спрашивайте ее - во всех книжных магазинах страны, интернет-магазинах, а так же лично у автора [email protected].
Фото к статье любезно предоставлены www.travel-journal.ru
 

Достижение вершин – это всегда экспансия. Европа не была бы Европой, если бы не экспансивность ее культуры. Но одно дело экспансия, допустим, полководцев, всегда и везде что-то завоевывающих, а другое дело – когда в экспансии как в расширении самой своей сущности, в преодолении, в выходе за пределы законов природы начинают нуждаться обыватели. И вот в XVIII веке в Европе, в том числе и в России, возникает личность нового типа – человек путешествующий. И что эта личность первым делом делает? Правильно! Приезжает в Шамони и лезет на Монблан. Оттого сюда который век стремятся художники, поэты, музыканты, стремящиеся здесь «навеки поселиться», что видят здесь перед собой воплощенный принцип «Excelsior!», воплощенный в скалах, в снегах, в светотенях, в людях.
 

 
– Ты собрался пойти на Мер-ди-Глас в этом? А еще говоришь, что не экстремал. Иди надень нормальные штаны и про перчатки не забудь. Перчаток нет? Купить! Там лед, понимашь? Лед! Море льда!
 
Про то, что где-то на земле есть море льда, с трудом верится, если на термометре в центре Шамони +32 ºС и сам ты мечтал бы окунуться головой хотя бы в ведро с битым льдом. Но вот поезд Монтанвер, точнее, уникальная горная железная дорога с третьим рельсом для зубчатой передачи, поднимает тебя к леднику, и уже совсем свежо и хорошо.
 

ЧТО ВЫДАВИТ СЛЕЗУ ИЗ РАВАНЕЛЕЙ?

Сегодня мне с гидом явно повезло. Про то, что Александр Раванель – классный гид из самых что ни на есть потомственных гидов Шамони, я узнал позже и от разных людей. А тогда он мне просто понравился. Веселый такой, с огоньком в глазах. Впрочем, здесь глазки загораются у каждого – во всех наших зрачках или очках отражаются пики, окаймляющие долину Шамони: Эгюй-дю-Миди, Эгюй-Верт, Гран-Шармоз, Гран-Жорас, Ле Бреван,  – имена гор звучат будто аккорды музыки сфер, и на закате вершины, пламенеющие, словно окаменелый огонь, выглядят так, как должна выглядеть музыка сфер в момент сотворения мира. Особенно если разбавить шартрезом вполне понятный трепет смертной твари перед величием сил, создавших планету и застывших в Альпах.
И вот мы, офисный планктон из Новой Зеландии, Австралии, Великобритании, Японии и России, связанные нашим гидом одной связкой, идем по морю льда, и с ним нам море по колено.


 
– Да, сильно тает ледник последние тридцать лет,  – сокрушается Александр и периодически подводит нас то к одному чуду природы, то к другому. – Вот этот колодец, смотрите: туда сливается вода нескольких ледовых ручейков, и если в него провалиться, через двести метров полета окажетесь в подледной реке. Она вливается в долину под именем Арверон.
 
За два дня Александр сделает из нас альпинистов. Мы еще едва учимся ходить (на кошках), но великий дух горного братства в нас уже вселился. Это и есть шамОнизм – такая шамонийская бацилла, от которой происходит перезагрузка мировоззрения и системы ценностей. И это заразно.



Монблан притягивает людей, словно магнит – железные опилки, за два столетия превратил Шамони из медвежьего угла Верхней Савойи, о котором в соседней Женеве отзывались как о логове разбойников и гнезде драконов, в центр мира и сам стал чем-то вроде axis mundi, мировой оси, намотавшей на себя нити человеческих судеб.
Между прочим, после Парижа и Монт-Сен-Мишель Шамони – третье по количеству туристов место во Франции. Кто такие туристы для шамоньяров? Это зависит от того, пессимист шамоньяр или оптимист. Пессимист назовет туристов проклятием, обрушившимся на долину с Мон-Моди, «Проклятой горы». Оптимист почтет туризм за счастье и посчитает проданные койко-места и человеко-ночевки. Но гиды не продают койко-места, они несут людям нечто другое.
– Я гид Шамони в седьмом поколении. Мой отец, мой дед, все мои братья, дяди, кузены – все гиды. И для нас восхождение на Монблан в общем-то дело обычное. Я ходил на Монблан 84 раза, и это ничто по сравнению с такими гидами, как Рене Кларэ Турнье, который поднимался туда 531 раз. Поэтому в свои 92 года он себя отлично чувствует. В общем, кто-то на работу ходит в офис, а мы в горы. Но когда мы видим, каким счастьем светятся лица наших клиентов… нет, это невероятно – чувство первого восхождения, и наши клиенты нам не дают его забыть. Хотя, конечно, клиенты бывают всякие… Помню одного из своих самых первых клиентов. То был японец. Во время восхождения он переживал такие сильные эмоции, что все время плакал. Это был самый настоящий катарсис. Я был поражен тем, как сильно можно переживать встречу с горами. В конце концов и из моих глаз слезы потекли.
– Горы делают человека лучше?
– А ты сам как думаешь?
 


Хотелось бы думать о людях как можно лучше, но получается как обычно. Впрочем, мало ли, что я думаю. А вот что думал об этом Жан-Жак Руссо. «Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения,  – утверждает Руссо со всем величием собственного авторитета,  – душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них долю незапятнанной чистоты…»
 
 

ДЮКРОZ-ФАКТОР

C Жан-Жаком Руссо не вполне согласен другой гид – Дени Дюкроз. Он считает человека животным неисправимым и разнообразным. Иметь альтернативный взгляд на вещи – это в его генах. Вообще-то согласно французской причудливой фонетике, игнорирующей окончания, их фамилия, которая пишется Ducroz, звучит как «Дюкро». Но они настаивают на букве «з», потому что она «нравилась отцу». А нам она тем более нравится, ведь не «Пари» мы говорим про столицу Франции, а «Париж». Поэтому то, что на французских равнинах и болотах жуется и глотается, в горах z-z-z-венит или в крайнем случае ж-ж-жужжит. Итак, всем тихо! Говорит Дюкроz.

– По-моему, это наивный романтизм – полагать, что горы человека возвышают  и делают из него ангела. Я за свою жизнь гида водил в горы много разных людей. То были и потрясающе прекрасные люди, и какие-то моральные уроды. Были и смешные такие, даже трогательные. Помню одну парочку, из России, кстати. Мальчик и девочка. Девочка – ну просто кукла, до того красивая. И снаряжение на них всех самое дорогое, и одежда по последнему писку моды. И мальчик с девочки глаз не сводил и был явно горд собой, что его невеста, или как сейчас говорят, герлфренд, такая Барби. Но как они меня достали! Мы от приюта шли на Монблан часов восемь! Ну такие они дохлые в свои двадцать пять!



Дени за шестьдесят. Что такое мужчина за шестьдесят, например в Москве? Это пенсия плюс палочка плюс кардиограмма плюс катастрофа, если отключили лифт. В Шамони мужик за шестьдесят – это мужик! Бегает по горам как лось, если и есть у него проблема, то эта проблема – висящая на рукаве влюбленная  красотка. А вот что такое кардиограмма, они тут не знают и в девяносто. Покажи любую кардиограмму шамоньяру – он спросит, профиль какого хребта здесь нарисован.
Дени – он не только гид, но и известный во Франции кинематографист. Делает кино про горы. Объехал со своей камерой если не все горные массивы мира, то большинство из них. Сам снимает, сам режиссирует… Недавно в кинотеатре Шамони показывали один его фильм. Это был даже не совсем фильм, а историческая реконструкция в жанре художественного фильма. О первом восхождении на Монблан, которое доктор Паккард и местный охотник за кристаллами Жак Бальма совершили в 1786 году. Такие фильмы – это то, что следует показывать на исторических факультетах. Какие съемки! Какие потрясающие планы! Но в процессе своего авторского показа автор вышел из зала. Переживает одному ему видимые недостатки.
Жак Бальма, герой фильма, который снял Дени Дюкроз о первом восхождении на Моблан, остается героем всего Шамони. Фактически он – первый гид на планете. За это ему на центральной площади поставлено сразу два памятника: один – персональный, другой – ему в компании с Соссюром, главным инициатором и спонсором этого восхождения, объявившим за него денежную премию. Но для местных старых гидов Жак Бальма не памятник. И события трехсотлетней давности они переживают так, как будто это случилось лично с ними и вчера.
– Бальма продал кристаллы Гёте, когда тот приехал в Шамони смотреть на ледники. И с Александром Дюма он встречался… Почему бы не написать про Бальма и Дюма?
– Не нужно про это писать.
– Почему?
– Да потому что это сор, вынесенный из избы, - комментирует Дюкроз. – Бальма напился и намолол чепухи, а Дюма сделал ее литературным фактом. Ну какая разница, чья нога первой ступила на вершину Монблана, нога Бальма или Паккарда, если они вместе дошли, поддерживая всю дорогу друг друга? Как про это вообще можно говорить? И чтобы там Бальма ни наговорил по пьянке - дескать, он первый взошел, а Паккард ему только мешал, – мы, гиды, этих разборок не одобряем. И вообще нам стыдно за Дюма, за то, что он весь этот бред решил опубликовать. Хотя бы ты это не публикуй!
С того события прошло двести двадцать пять лет. Шамони пережил смену двух государств, две мировые войны и три «общественно-исторические формации». А человек переживает дела тех давних дней, как будто это случилось сегодня до обеда и лично с ним. За Дюма ему, видите ли, стыдно!


 
Жена Дени Аньес – это другое самобытное явление. С юности влюбленная в Россию, она тоже приняла на себя миссию своего рода гида – гида мировой культуры. Россия – Шамони – Россия – вот ее пожизненная траектория.
Ее интерес к России был обусловлен историей ее семьи. У Аньес два паспорта – французский и швейцарский. Ее швейцарские предки – это семья Рейнхарт, тех самых, которые были известными меценатами – подарили замок поэту Рильке, решив, что поэты должны жить непременно в замках. Символист Рильке переписывался с Мариной Цветаевой и Пастернаком, и вся эта переписка, эти письма с таинственным алфавитом – кириллицей были тем, во что в детстве Аньес играла, а когда выросла, отправилась в Сорбонну учить русский. А потом – стажировка в МГУ. Высоцкий, Кабаков, Шемякин, диссиденты, запрещенная литература и мечта о том, что в Шамони когда-то снова зазвучит русская речь, прервавшаяся с концом Серебряного века.
В 1970-х годах сюда приехали советские альпинисты, эдакая исключительная делегация. А массовый туризм начался лишь с середины 1990-х.
В том, что Россия в Шамони ассоциируется не с сотрудницами «Норникеля», а с Мариной и Анастасией Цветаевыми, Пастернаком, художником Левитаном, ученым и путешественником Федченко, а также и в том, что имидж Шамони в России отличается от имиджа Куршевеля, есть немалая заслуга Аньес Дюкроз с ее романтическим максимализмом.
 


– Я десять лет работала в приютах, – вспоминает Аньес.  – Сначала четыре года в приюте «Альберт Премьер», том самом, который построил король Бельгии Альберт I, бывший известным альпинистом, потом шесть лет в приюте «Акула». Это был самый счастливый период в моей жизни. И тогда там было все по-другому. Не было электричества, надо было топить печь, и отношения  между людьми были другие. Когда надо было спасать людей, попавших в беду, гиды отказывались от клиентов (то есть от денег) и шли спасать. А вертолетов не было, и людей несли на себе. И я слушала все эти разговоры, этот мир, там, наверху, мне казался настолько чистым, честным, абсолютным, что сам город, богатеющий от туристов, мы называли… как это перевести… «маршан ди тампле»…
– «Торговцы в храме».
– Да. Помню, спускалась я из приюта в Шамони, со мной шел какой-то человек, одетый в какое-то рванье, ну просто как бомж. Мы дошли до Монтевера, сели в поезд и спустились вниз. Он предложил меня подвезти, но когда мы подошли к его машине, то это оказался «Феррари». Это так не сочеталось с его образом горного аскета и бродяги, что у меня глаза на лоб полезли. Он пояснил: «Ты знаешь, Аньес, все что здесь, внизу, – это просто бизнес. А наверху, в горах, я могу себе позволить роскошь быть собой».
– Ну и как, подвез?
– Я сказала, что никогда не сяду в эту машину, и пошла пешком.

РОССИЙСКИЙ СЛЕД В СНЕГАХ МОНБЛАНА

У Аньес и Дени тоже есть своя машина. Насквозь ржавая «Рено Клио». Они всегда покупали только старые копеечные машины и их «докатывали». Это не от бедности и не от панковской эстетики распада. Это у них такая социально-экологическая этика, хотя их семья живет и вправду небогато. Все, что досталось Аньес от ее предков-миллиардеров,  – это любовь к искусству и России и… страсть к меценатству. Оказывается, для того чтобы быть покровителем художников, писателей и русских альпинистов, не нужно быть миллиардером. Капитал Аньес – это талант соединять миры и соединять людей. Многие люди состоялись в своей профессии и реализовали свой талант благодаря энергичному участию Аньес в их судьбе. Художник Геннадий Пылаев в начале 1990-х мыкался полуголодный на Арбате, в чистилище художников, пока волею случая не попал в Шамони, где впервые увидел и горы, и «заграницу». Теперь он – один из лучших мастеров горной акварели, устраивает во Франции выставки и с продаж пейзажей примонбланья умудрился оплатить сыну учебу в Суриковском училище. Кисть у отца и сына Пылаевых на двоих одна, легкая до невесомости,  оттого и горные массивы выходят у них парящими над миром. Горы на их полотнах лишены массы, но отнюдь не реализма. Гиды Шамони любят рассматривать и узнавать на некоторых картинах Пылаева-старшего свои любимые маршруты.


 
Благодаря Аньес в России недавно вышла серия книг Роже Фризон-Роша – одного из самых популярных французских писателей. Он приехал сюда в 1924 году на Первую зимнюю олимпиаду и остался навсегда. Подружился с Армо Шарле, выдающимся альпинистом, по протекции которого стал первым гидом Шамони, рожденным не под Монбланом. Роже свежим взглядом уже своего, но чуть-чуть извне наблюдал судьбы гидов и записал их в своих романах – «Первый в связке», «В снегах Монблана» и других. Монбланские бестселлеры выдержали массу переизданий тиражами в десятки миллионов экземпляров на всех языках мира. Теперь и на русском. И полвека спустя внуки Роже и Армо, Жильбер и Беатрис, встретились в Бюро гидов, поскольку тоже стали гидами, и поженились. Связка линий жизни завязалась красивым узлом.
 
Благодаря Аньес в Шамони пишется, а в России публикуется серия альманахов  об альпийской культуре «Destinations. Едем в Альпы», из которых шамоньяры узнают много нового друг о друге, поскольку не в привычках горцев изливать свою душу ближним. Они скорее расскажут о своей жизни чужестранцу.
 
Не без помощи Аньес известный русский альпинист Валерий Бабанов, автор гималайских первопрохождений, отмеченных двумя «Золотыми ледорубами», «нобелевскими премиями» в области альпинизма, смог стать первым и пока единственным русским гидом, имеющим международную сертификацию. Валера сдавал экзамены, еще не зная французского, а Аньес переводила. Скоро  сертифицированных русских гидов будет много. В июне 2011 года в российском Безенги открылась первая школа горных гидов, которая будет выдавать россиянам дипломы международного образца. Аньес реализовала еще одну свою мечту.
 
В общем, Аньес для русских в Шамони – это такой genius loci, хранитель русской тропинки, своего рода тоже гид, завязавший в связке Шамони и Россию. Связь эта была, но прерывалась почти на столетие. Ведь культурные связи у долины Шамони с России исторические, вековые. Их можно обозначить в эпизодах. Вот итальянские художники, построившие в Аржентьере храм, отправляются в Россию помогать строить Санкт-Петербург. Вот из Петербурга в Шамони прибывает академик Гамель и едва не умирает при неудачной попытке восхождения на Монблан.  А гиды его погибают, и этот случай служит причиной для создания в Сардинско-Пьемонтском королевстве альпинистских законов и системы страхования горных гидов и их семей. По этим законам гиды Шамони живут до сих пор. Вообще «Компания гидов Шамони» как таковая и возникла после этого происшествия в 1821 году. На сегодняшний день «Компания гидов Шамони»  – одна из старейших профессиональных корпораций в мире.
И русский путешественник и естествоиспытатель Федченко, в честь которого назван один из ледников Памира, здесь похоронен, но посмертно лишился могилы. «Википедия» сообщает, что на его надгробном камне что-то высечено, но это не так. То есть могила с камнем была, а теперь ее нет. Гроб и надгробие Федченко здесь просто… потеряли, когда переносили кладбище из центра города на окраину. Поэтому известно, что Федченко похоронен «где-то здесь», возможно, с кем-то или вместо кого-то, а где именно – уже и не узнать. Поэтому русские альпинисты сделали скромную металлическую табличку и прицепили ее слева от входа на новое кладбище.
И Марина Цветаева здесь была, еще подростком. Спустя много лет она будет писать Пастернаку в своих письмах об Альпах. «Океан – как монарх, как алмаз, слушает лишь того, кто его не поет. А горы – благодарны, божественны…» «Ущемленная гордость, Борис. На горе я не хуже горца, на море я – даже не пассажир: дачник. Дачник, любящий океан... Плюнуть!»
Даже Ленин, вождь мирового пролетариата, приезжал в Шамони по революционным своим делам из Женевы, где он «Искру» издавал.
И много других, простых, неизвестных людей приезжали из России в Шамони.



В дневнике Амбруаза Дюкроза, дедушки Дени, гида конца XIX – начала XX века, клиенты оставили записи на многих языках. Есть заметка о восхождении и на русском. Некто Гавронский написал о своем восхождении на Монблан следующее:
 
«За время от 2 до 5 января 1913 года я совершил с Ducroz Ambroise восхождение на Mont Blanc. Вследствие глубокого снега и вследствие довольно сильного холода восхождение это было крайне трудным. Особенно трудным было то, что весь третий этап восхождения на самую вершину пришлось произвести без всякой пищи и без питья, так как, кроме коньяка, все замерзло. Погода была все время великолепная, и ветра не было совершенно. Своим проводником Ducroz Ambroise я остался очень доволен. Он обладает громадной силой и неистощимой выносливостью. Я очень рекомендую его, особенно для больших путешествий. Кроме того, он оказался великолепным поваром».
Январь 1913 года…
 
…Август 2011-го. В приюте «Космик» под нереально звездным небом августа вечером собралась компания русских альпинистов. Все приехали вместе, и лишь один к ним прибился при спуске с Монблана. Залез на него один, без гида, связки, страховки, на одних кошках и с ледорубом. Поднялся ветер, близкий к ураганному, и было бы на Монблане одним русским трупом больше, если бы опытная команда не попалась на пути и не взяла чайника-энтузиаста в связку.
Вечер, чай, разговоры. Все осталось позади, и лишь мерцающие безумные, безумные звезды трогают лучами вечные льды и срываются иногда. Звезды тоже иногда срываются.
Пейзаж и атмосфера располагают к философствованию.
– Кулуар Смерти, надо ж так назвать...
– О да. Какие-то англичане меня спрашивают, проходил ли я Кулуар-дю-Морт. Ну проходил, отвечаю. «Боже, как же ты его проходил, там же падают камни!»  – «Да так и проходил – смотрю, когда камни падают – стою, когда не падают – иду…»
– Там на самом деле опасно. Три года назад ночью упал серак, поднял лавину, и семнадцать человек погибло.
– Немного…
– ?!?!?!
– Ну, в том смысле, что перевернется где-нибудь автобус, а там сразу тридцать погибает. И никто не видит в этом космического ужаса. Потому что автомобильные катастрофы, которые каждый день происходят везде,  – это всем привычно, а тут нате вам! Серак упал, раз в десять лет народ поубивал!
– По мне, так лучше умереть в горах от серака, чем в городе от автомобиля или, там, от водки, например, которых мрет еще больше. И чего? Да ничего.
– От чего суждено, от того и умрешь.
– Ты вот в камуфляже по горам ходишь, почему до сих пор еще не умер?
– А что камуфляж? Его тоже не продувает…
– Зато он классно так намокает. А потом, мокрый, так здорово замерзает – и к следующему восходу солнца ты – памятник генералу Карбышеву в натуральном исполнении. И нашли бы потом твой камуфлированный труп и решили бы, что это герой Сопротивления Второй мировой.
– Да ладно вам. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.


 
Можно сказать, что наша бесшабашность – это не отсутствие осторожности, а что-то типа национальной идеи. Здесь и наш фатализм – «от судьбы не уйдешь», стало быть, можно делать все, ведь «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», – и наше «авось пронесет». Обратной стороной такого взгляда на жизнь является понижение материальных мотиваций в предощущениях ценностей более высокого порядка, чем деньги и даже сама жизнь. Отсюда и тот статистический факт, что родственники погибших русских никогда не спорят с гидами, пытаясь отсудить деньги, как это обычно делают американцы. Русские назовут беду судьбой и заработать деньги на судьбе и беде почтут большим грехом. Не впрок пойдут такие деньги – так мы рассуждаем. Может быть, иррационально, но думается, что есть в этом некая космогоническая истина.
 
На следующий день человек в камуфляже, ставший уже космической знаменитостью – в смысле, известный на весь «Космик», – отдыхал, готовясь ко второму (мало ему было одного!) восхождению на Монблан, но уже с другой стороны и доставал на ломаном английском персонал «Космика» просьбами забронировать по телефону ему место в приюте «Гуте», куда надо за три дня записываться. Неймется ему.
– Я решил – раз уж я тут, раз уж визу шенгенскую получил, то надо со всех сторон на Монблан зайти.
 
Похоже, я присутствовал при том, как понятие «Excelsior!» становится девизом и траекторией судьбы еще одного человека.

АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ ВЗГЛЯД НА ВЕЧНОСТЬ

– Как и все нормальные мальчики Шамони, в детстве я, конечно, мечтал стать гидом. Но, слава богу, мои родители очень тактично убедили меня гидом не становиться и, более того, дали мне такую возможность, – излагает альтернативную точку зрения на легендарную профессию своей малой родины Ксавье Монард. Излагает он ее притом на чистейшем русском языке – одном из многих языков, которыми в совершенстве владеет.
– Почему же? Впервые здесь слышу, что гидом быть плохо.
– Нет, неплохо быть гидом, это действительно очень красивая профессия. Просто в наши дни все изменилось. Заработки гидов уже не те, что раньше, потому что жизнь очень подорожала. И потом, ты постоянно рискуешь жизнью. Многих моих одноклассников, из тех, кто гидами стал, уже нет в живых. Последний погиб в Белой долине буквально полгода назад.
– Максим Бельвилль?
– Откуда знаешь?
– На памятнике погибшим гидам, что на кладбище в Аржентьере, прочитал.
 
Вообще-то там два памятника. На поминальном камне первого монумента первый в списке легендарный Мишель Кроз, который первым взошел на Маттерхорн, на нем он и погиб в 1865 году. Максим – двадцать девятый в этом списке.
К этому памятнику каждый год 14-го августа, накануне общефранцузского праздника Девы Марии, идут процессией все гиды «Компании гидов Шамони».  В такие моменты они все наряжаются в свою праздничную униформу – войлочные куртки и короткие штаны и юбки с длинными узорными носками-гольфами, – несут во главе шествия штандарт своей корпорации, привязанный к длинному альпенштоку, и венок. Мэр Шамони, сам заядлый альпинист и охотник за кристаллами, Эрик Фурнье, произносит короткую речь, и небольшой самодеятельный хор гидов поет красивую и грустную песню о «наших друзьях минувших лет». В этой церемонии нет ни пафоса, ни горя. Смерть – это естественно. Просто гиды знают это лучше прочих, и каждый из них понимает, что его имя на этом камне может оказаться тридцатым. После кладбища все идут к храму, на ступеньках которого устраивается общая перекличка. Избранный руководитель «Компании гидов» по очереди называет имена, и каждый названный выходит из толпы и становится в единый ряд гидов. Те, кто остался в толпе,  – родственники, друзья, туристы, прохожие – их фотографируют на свои фотоаппараты и телефоны. А дальше – праздник так праздник!  – котлы с дымящимся тартифлеттом, вино, музыка, песни, танцы... В сочетании кладбища и пира в едином событии есть нечто от древней тризны, переживания события как со-бытия в ритуальном со-причастии общества к законам мироздания в едином круговороте жизни, смерти и все-таки жизни. Жизнь настоящая есть потому, что была жизнь прошлая, потому что предки жили правильно и передали потомкам эти правила, – такова несложная формула древнего культа предков, который в сокращенном и сублимированном виде открывается наблюдателю в празднике гидов. Мир потомков утверждает себя перед миром предков, который в свою очередь утверждает глобальные законы существования социума, космоса и социума в космосе. Давление космоса на социум в Шамони ты видишь постоянно – в домах, стены которых как носы кораблей, домах, построенных так, чтоб их обтекали лавины, в рокоте дальних лавин и камнепадов, в сполохах закатов, играющих на пиках свои беззвучные невообразимые хоралы.


 
Но что такое эти древние космические законы, правила и принципы, по которым всегда строились отношения в компании гидов? Имеет ли к ним отношение туча всех этих современных норм, предписаний, инструкций, страховок, лицензий?
 
– Я не знаю, захотел бы я становиться гидом, если бы выбирал профессию сегодня,  – размышляет Дени Дюкроз. – Мой выбор, кем быть, был равнозначен ответу на вопрос «быть или не быть» и во многом следовал идеалам Французской революции 1968 года с ее бунтом против рутины, мещанства, обывательщины. Строя свою жизнь, я всегда следовал своим представлениям о том, какой должна быть жизнь – полноценная, свободная,  созидательная. Под эти базисный представления о жизни я и подстраивал свою работу. И никогда не подгонял параметры своей жизни под условия работы. Именно поэтому в молодости я выбрал профессию гида – потому что эта работа соответствовала моим представлениям о качестве жизни. Гиды были свободными людьми, подчинявшимися лишь законам природы и базовым человеческим ценностям. Вот пропасть, вот мост, вот тот, кто завязан с тобой в одну связку, а вот закон всемирного тяготения. Чтобы жить и выжить в горах, человек должен думать о людях и о горах. Все. Сегодня даже в горах я должен думать о деньгах, то есть не думать вовсе, а считать, считать, считать… Какой нужен мне пермит, если я пойду на Гран-Жорас, какое мне нужно социальное страхование, если я пойду на Эгюй-Верт, какой курс швейцарского франка к евро, если я пойду на Маттерхорн… И нравы в компании гидов следовали из наших древних законов, а нынешние гиды ищут себе клиентов по Интернету. Я в этом даже и разбираться не хочу.
В общем, нынче быть гидом трудно – прежде всего тем, кто выбрал профессию гида, именно чтобы быть, а не функционировать.

СВОБОДА? РАВЕНСТВО? БЮРОКРАТИЯ!

И все же главная проблема гида, она же суть его профессии, – это ответственность за чужую жизнь. Беря с собой клиента в горы, гид несет за него полную ответственность. Если клиент погибает, гида таскают по следователям, а то и по судам. И неважно, что смертельные случаи случаются, как правило, с клиентами, которым от красоты пейзажей сносит крышу, и они просто не понимают, насколько важно то, что гид им говорит. Цветаева верно описала это чувство эйфории и обостренного достоинства, которое сообщают человеку горы, – «На горе я не хуже горца»  – и каждый тинейджер, едва освоивший сноуборд, чувствует себя здесь крутым фрирайдером и считает, что гид просто брюзжит, когда требует ехать за ним на лыжах след в след и мешает исполнить «полет шмеля».
Жан Мари Олианти тридцать лет водит людей в горы, был на Монблане 180 раз.
За все это время у него было единственное происшествие. Но это была смерть…
– Четыре года назад у меня в группе при спуске по Белой долине погиб русский парень из Перми… Он был с братом, с друзьями… И когда был опасный участок, который было необходимо проезжать друг за другом след в след, все проехали за мной этот склон траверсом – прямо, с уклоном влево, – и только он решил спуститься вертикально вправо и попал прямо в ледник. Под ним провалился снег, он упал в трещину, сломал себе шею и погиб мгновенно. И я ничего не мог сделать… Ничего… Разумеется, жандармерия меня таскала, разбиралась в этом деле, и все свидетели, включая брата погибшего, сказали, что я действовал правильно, что этот парень меня не послушал и убил сам себя… И все-таки мне очень тяжело. Он хорошо катался, был очень уверен в себе и подгонял меня всю дорогу… А я не смог найти нужных слов, чтобы убедить его не играть с горами.
 
Мы сидим с Жаном Мари на веранде его дома в Лез Тинь, местечке между Шамони и Аржентьером, высокого и просторного, с перехватывающим дыхание видом на долину, и беседуем за жизнь. В наших стаканах плещется что-то под стать погоде и настроению, и изрезанное морщинами лицо Жана Мари напоминает скалу.
Гиды – красивые люди. Красивы они не голливудской красотой вечной молодости. Другой, особенной… Да, молодые гиды грациозны, как барсы. Но все же истинная красота гида – это время, помноженное на стихию. Их лица пропитаны солнцем и ветром и с возрастом становятся лишь красивее. К семидесяти они все как старцы Рембрандта, только лучше – рембрандтовские старцы явно не бегали по горам, все такие подтянутые. И каждый из них – большой философ.
 


– Что есть гид вообще и что значит быть гидом в наше время? Скажи, Жан Мари…
– Я бы поставил вопрос шире – что вообще значит в наше время «быть»? «Быть», вообще-то, – это значит «быть свободным». Наше время – это время, когда быть свободным, по крайней мере здесь, во Франции, невозможно. Вместо демократии – бюрократия. Вместо свободы, равенства и братства – диктатура страховых компаний, пенсионных фондов, профсоюзов. Просто, вместо удавки и гильотины сегодня деньги, деньги, деньги. Из заработанного гиды как self-employed-специалисты платят 50% всевозможных налогов и поборов. И невозможно понять, куда эти деньги идут, кому, зачем и почему.
– Может быть, вас ждет большая пенсия?
– Гид, который всю жизнь работает и платит все налоги, к старости зарабатывает пенсию где-то между 300 и 400 евро. Так-то… Поэтому многие гиды, кстати, покидают Шамони в поисках обычной, менее романтичной, но более стабильной работы. Если бы я сейчас выбирал бы профессию, то лучше бы пошел куда угодно – водителем грузовика или поезда, к примеру. А сейчас я бы вообще уехал бы из Франции куда-нибудь, например, в Магриб, в Марокко. Я много лет работал в Ливане. Должен заметить, что там, в бывших французских колониях, люди – бóльшие французы, чем мы здесь. Во Франции больше нет ни свободы, ни демократии.
 
Жан Мари Олианти родился здесь, в долине, его мать местная, из Сервоза, а отец пришел сюда в 1946 году из послевоенной Италии, ища работу. Здесь он испытал на себе все прелести французского национализма, когда детей итальянцев не принимали в школы, а родственники его невесты, матери Жана Мари, были категорически против брака дочери с «понаехавшими макаронниками». Но со временем все эти послевоенные синдромы рассосались, и фамилия Олианти в важной и чопорной касте гидов стала произноситься с уважением. Потому что в конечном счете отношение горцев к человеку определяет не итальянская фамилия, а сам человек.

КОРНИ ГОР

А древнейшие фамилии долины Шамони – это Дюкроз, Раванель, Кутэ, Бальма, Девуассу, Ансэ, Шарле, Пайо, Симон, Фоллиге, Беллен, Бюрне, Фавре. Это корни Шамони. Их можно проследить по церковным книгам вплоть до раннего Средневековья. Самые древние сохранившиеся свитки пергамента с записями родословных, дел и событий здесь относятся к началу 1300 годов. Все, что было раньше, уничтожил пожар. А самое первое упоминание о Шамони в письменных источниках относиться к началу XI века. Этот пергамент хранится в музее в Анси, где располагалось аббатство, которое курировало монастыри Верхней Савойи, и относится к тем временам, когда во Франции блистала и была темой сплетен королева Анна Русская, дочь Ярослава Мудрого и жена короля Франции Генриха I. Тоже из «понаехавших».


 
Есть у долины Шамони свой собственный хранитель древностей, благодаря которому каждый житель местности может получить свое генеалогическое древо как минимум с начала XVI века. Морис Ге на историка вообще-то не учился, но стал им – после того как нашел на чердаке своего старого дома древний сундук, а в нем – рукописи, пергаменты, старые книги, которые чудом не сгрызли мыши.
 
– Вот эта запись на пергаменте от 1316 года, выполненная на латыни, рассказывает об основании монастыря в деревне Сервоз. В самом же Шамони пергаменты, написанные ранее начала XIV века, уничтожены пожаром. К счастью, все последующие сохранились.

ЛЕДОРУБ ВЫСШЕЙ ПРОБЫ

Кого только не встретишь в Шамони, прогуливаясь вечерами вдоль улицы Паккарда, этого местного старого Арбата. Здесь мы и повстречались наконец с тем самым Бабановым, первым и пока последним русским альпинистом, ставшим гидом Шамони.
 
У него в послужном списке масса выдающихся первопрохождений. Но главное, похоже, впереди. Этот человек, в одиночку взошедший на не пройденные до того, труднодоступные вершины в Гималаях и собравший все высшие награды в альпинизме, однажды обнаружил себя лишь на подступах к предгорьям гор более высокого порядка. Скитания по Гималаям и Тибету не проходят даром для сознания. Так Валерий внезапно подошел к  интуитивному пониманию того, что есть нечто большее, чем просто восхождения и преодоление своих страхов и физических ограничений. Существует таинственная земля будд и пророков. И, быть может, смысл жизни в том, чтобы обнаружить эти новые земли в себе?
– Когда меня здесь спрашивают по старой памяти, чем я в настоящее время  занимаюсь и какие еще вершины в моих планах, то я им искренне отвечаю, что смыслом жизни является не только достижение горных вершин. Есть еще более высокие и не менее красивые вершины – это внутренние. Местные гиды, которые помнят меня как человека спортивных амбиций, недоумевают – как так? Вот и приходится объяснять, что есть помимо географического Эвереста существует еще и Эверест духовный, подойти к подножью которого – цель не менее важная, чем забраться на высшую точку планеты… Поэтому некоторые гиды здесь считают, что Бабанов сошел с ума, раз не хочет заработать третий «Золотой ледоруб». Но я так себя ощущаю, словно вся моя предыдущая жизнь в горах была только подготовкой к чему-то по-настоящему важному.
– Как это случилось?
– Внезапно. Буквально за одну ночь в Тибете в моем сознании вдруг все перевернулось. Многое, что мне казалось тогда важным, оказалось несущественным, словно открылись новые смыслы жизни. Будто бы до того момента я был слепым и вдруг стал видеть. Возможно, весь мой предыдущий опыт послужил подготовкой к тому.


 
Восхождение, особенно одиночное, – само по себе экзистенциальная практика, баланс на грани жизни и смерти, который если не убивает человека, то делает его сильнее – оттачивает технику, обостряет органы чувств, развивает интуицию…
 
– Я стал читать соответствующие внутренним поискам книги, пытаться осуществить что-то на деле, на практике. Сейчас чувствую себя словно в самом начале какого-то грандиозного пути. Альпинизм в целом и все связанные с ним личные достижения стал рассматривать уже в другом ракурсе – уже более как некий путь самопознания, а не просто достижение амбициозных целей. При этом очень рад, что восхождения остались моим любимым делом, которое позволяет мне чувствовать себя независимым материально.
 
Бабанова гиды уважают. Раванель даже выразил сожаление, что общается с Валерием не так часто, как бы ему хотелось:
– Бабанов – это великий альпинист. Сильный, техничный. Я просто радуюсь, когда встречаюсь с ним. Но давно его не видел. Он редко тусуется, мало треплет языком, но то, что он делает с горами,  – это впечатляет всех гидов.

ЗА САМОБЫТНОСТЬ ГЛОБАЛИЗАЦИИ!

Впрочем, и среди гидов находятся те, которые начинают брюзжать: «Зря Бабанову дали сертификат гида. Это мы тут родились, а он тут не родился…» Завидуют. Вообще у некоторых аборигенов Шамони, как и у москвичей, выводящих себя от боярина Кучки, это любимая импровизация – пошипеть на тему «понаехали».
В принципе, когда брюзжат и плюются старики – «не тот Шамони стал, не тот», – их понять можно. Старики брюзжат потому, что старикам свойственно брюзжать.
Но когда подобные инсинуации слышишь от владельца апартаментов, которые живет с того, что эти апартаменты сдает туристам, приходиться сомневаться в его, скажем так, адекватности, чтобы не сказать вменяемости.
 
Борьба местных с глобализацией за собственную самобытность приобретает порой гротескные черты. Не так давно пришли к ним сюда из БМВ и предложили курорту несколько «икс-шестых» в обмен на партнерство в сфере ко-брендинга… Кто бы из нас отказался от партнерства с БМВ?! Никто бы не отказался. А эти отказались!
– БМВ хочет имя Шамони, чтобы лучше продавать свои машины. Но Шамони не продается. Это все глобализация!
 


Насчет глобализации, как говорится, чья бы корова мычала. Именно Шамони поработал на глобализацию как никто другой, создав, собственно говоря, глобальный туризм как таковой. Это потом в Англии возник Томас Кук, а в начале международного туризма был Шамони. Так что в этих странных эскападах чувствуется некая родовая травма. С одной стороны, на первый взгляд, тут все продано-перепродано, подчинено рынку, коммерции, зарабатыванию денег. Но, с другой стороны, кто-то заставлял шамоньяров продавать землю иностранцам, чтобы купить автомобили? Выбрасывать старую деревянную мебель, чтобы купить модную пластмассовую? Высыпать чемоданы старых фотографий в Арв, словно стыдясь сельского прошлого?
Конечно, потом настало время, чтобы собирать по крупицам старую мебель, когда она стала почти антиквариатом, и старые фотографии, когда они стали раритетом. Но, с третьей стороны, если кто-то против глобализации, так победить глобализацию очень легко. Просто отключите электричество… Но во всей Европе не найдется настолько радикального антиглобалиста, который бы отказался хотя бы от электричества. Не говоря уже о том, что свои антиглобалистские шабаши они организуют посредством последних достижений глобализации. То есть все вокруг проклинают глобализацию, но никто не готов расстаться с ее плодами.
 
Когда туристы орут до утра под окном, это не понравится никому – ни глобалисту, ни антиглобалисту. Но в Шамони у всего свое самобытное лицо, даже у глобализации. Глобализация – это Шамони, поскольку сами шамоньяры – люди мира. Привычка подниматься на вершины и видеть мир как целое с детства формирует глобальный угол взгляда на вещи. Поэтому люди Шамони отсюда разбредаются по свету в поисках каких-то своих личных абсолютных значений, измерений смыслов жизни. Наверное, по количеству открытий, достижений, экспедиций это самый продуктивный в мире город. Есть у Земли Северный полюс, Южный, магнитный, полюс холода и полюс жары, а Шамони, – это полюс пассионарности.
Шамоньяры первыми взошли на восьмитысячник. Первыми спустились на сноуборде и параплане с Эвереста. Первыми летали на дельтаплане над Антарктидой. А сколько их обошло все уголки Земли – и пешком через Гренландию, и на мотоцикле через Африку и Антарктиду через южный полюс по диаметру, и на яхте из Антарктики в Арктику! Они катаются на лыжах с барханов Сахары, охотятся за кристаллами, гоняются за метеоритами, придумывают корабли для дрейфа во льдах на Северном полюсе, ныряют за сокровищами испанских галионов – все это шамоньяры, которые разлетаются по миру из своего монбланского гнезда, чтобы потом вернуться, удивляя друг друга историями о своих походах. И, слушая их рассказы, читая их книги, рассматривая их фотографии, фильмы, скульптуры, рисунки, напоминающие уже не хобби обывателей, но подвиги богов и героев «Старшей Эдды», «Илиады», «Одиссеи», ты и сам мысленно прорываешь унылую плоскость наших зарегулированных времен и нравов и вот уже готов, как некогда Пастернак, воскликнуть: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?».