Кардиологическое....

Я потерял тапок. Ну такой, в сауну ходить. То есть как потерял, потом он нашелся. Но в тот день в раздевалке я, порывшись в сумке, его не нашел и пошел в парную так.
Я сидел в сауне в одном тапке, и все более привлекал внимание окружающих. Потерял, мрачно думал я, че пялиться-то. Народ перешептывался. Внезапно я понял причину интереса ко мне. Блин, мрачно подумал я. Все как в анекдоте. Как это объяснить…

В Петропавловске-Камчатском в 78 году было 29 внутригородских маршрутов. 29-ый (морвокзал-автостанция) почему-то не действовал. Остальные я методично отъездил из конца в конец. Лет мне было шесть, из садика меня забрали. То есть как забрали, сначала я ушел сам. В феврале и в тапочках. Тогда я был владельцем двух тапочек. Пришел причем домой и сел у двери, где и был найден милицией, мамой, папой и коматозной заведующей садиком. По взаимной договоренности из садика я был изъят и до школы посажен дома. Где-то месяц я изучал квартиру, потом нашел запасные ключи и занялся изучением района, а потом и города.

Петропавловск – город не очень большой, маршрутная сеть автобусов была изучена довольно быстро. Исследована карта полуострова, составлены и запланированы первые трекинги по освоению местности. Состав экипировки и правила поведения я позаимствовал у Джека Лондона и Арсеньева. Дерсу Узала был примером.


Мужик должен быть с топором. Топора дома, к счастью, не было, была ножовка по дереву. Ее я и взял на обустройство. Сначала сарай для скотины, думал я. Потом надо теплицу под вишню. Поток сознания в автобусе маршрута номер один с чудным названием ЖБФ – АЗС (а еще был вариант СРВ – Автостанция) был прерван бестактной просьбой:
- Мальчик, не тыкай в меня пилой, – попросила какая-то тетя, и вдруг спросила: «А ты, часом, не Виктора Сергеевича сын?»
- Уже узнают, – порадовался я, степенно открывая свое имя.
- Ой, я папе расскажу, какой ты молодец,– сказала тетя. И рассказала.

Ругаласьв основном мама. Отец молчал и вздыхал. Мама всхлипнула и спросила:
- Ну и что с ним делать?
- Будет записан в горнолыжную секцию,- мрачно сказал отец.
Я не хотел горнолыжную секцию. К спорту я относился плохо. Причина была проста – при аэробных нагрузках(термин был узнан чуть позже) я быстро задыхался, а в нижней левой части груди маленький гномик начинал истово долбить грудную клетку. Изнутри. Хотел на волю. Родители про гномика не знали, врачам я тоже не открывался, и отец привел меня на Петровку, где мы с тренером с равным недоверием уставились друг на друга. Папа пришел в погонах, и после звонка Германа Аграновского, человека в камчатских горных лыжах легендарного. Пришлось меня брать. Фамилию тренера, к сожалению, не помню, звали его Виктор Палыч. Нижайшую благодарность к нему я испытываю сейчас, но тогда в плане изощренного отлынивания от занятий мне равных не было.
В течение двух месяцев я спокойно гулял по городу, а дома описывал методику летних тренировок горнолыжников, которую сам же и изобрел. С фантазией у меня нормально, к счастью. Не хватило буквально месяца. Отец уходил в плаванье к экватору, из которого привез кучу кораллов, меч от меч-рыбы и много других в хозяйстве незаменимых вещей. Но до отхода он встретился с тренером, и спросил, не слишком ли высоки нагрузки на тренировках.

Доставал ремень папа редко. Один раз – по завершении редкостной коммерческой сделки, когда мы с другом Вовой обменялись кольцами. Это не то, что вы подумали. Я отдал Вове какое-то пустяшное колечко, из тусклого желтого металла с никчемной стекляшкой внутри. Оно лежало у мамы в шкатулке. Взамен я получил роскошное разноцветное кольцо из телефонной проволоки. Мамины слова о каких-то пробах и каратах были восприняты мной с недоверием. В другом кольце была черная проволока – мечта всех пацанов с Рябиковской, что же может быть дороже? Впрочем, при помощи ремня папа убедил меня, что стезя ювелира – это не мое.

Поприще повара было закрыто после разжига костра на подоконнике. Я хотел приготовить родителям мясо по-охотничьи и благоразумно не стал устаивать кострище на паркете. Поэтому дом остался цел, но подоконник пришел в негодность, и папа снова убедил меня, что ремесло кулинара – для других.

Ремень был снаружи красный, внутри – белый, широкий и с золотой пряжкой. Принуждал меня к труду и старанию эффективно, с отличным результатом, и на какое-то время приглушал творческие порывы.

После небольшой, но эмоциональной воспитательной беседы пришлось все-таки заниматься горнолыжным спортом. Лыжи были polsport, и уж совсем для лохов (тогда, правда, слова такого не было) помпороллы. Три сезона я откатался на Петровке. Бугеля было два, они беспощадно рвали куртки и варежки. Новичкам про бугель рассказывали колоритные истории, как наматывает на трос и утаскивает в двигатель, и как тренеры потом ночами отмывают все от кровищи. Тренеров жалели. Крепления называли маркерами, металлические. Усилие на отстегивание было тонны полторы, поэтому вывихи и переломы были довольно обычным делом. Катался я хорошо только первые несколько поворотов. Потом в левой грудине просыпался гном, зевал, открывал шкаф с инструментом и пытался выбраться наружу.

Потом папу перевели на материк, и история с повышенными физическими нагрузками временно закончилась. А любовь к горным лыжам осталась. Перед отъездом мне были куплены ELAN04 за 800 рублей, кои тестировать в Подмосковье было особо негде.
В большие горы я приехал уже студентом. Чегет, Красная поляна, Мценск. Мельком в алкогольном угаре привиделась Словакия. С началом двухтысячных двухнедельная поездка в Альпы с детьми стала ежегодной.

Кстати, ошибки своего папы я не повторил, и поставил всех троих на лыжи еще в бессознательном возрасте. Старшего – еще в год на Чегете. Остальных чуть позже, и уже в Европе, но в возрасте, когда осмысленно препятствовать благому делу приобщения к горным лыжам они еще не могли. Возражали, как умели – один возмущенно орал, дочь, когда я катал ее между ножек, просто удобно укладывалась на палки и засыпала. Чего время-то терять.

Гном возмужал, немного обрюзг, обзавелся различным инструментом. Кувалда, кайло и самое мерзкое перфоратор. Чаще всего он приступал к работе с похмелья или на высотах больше трех километров. Или при нервном волнении.
Если вспоминать про горы, типичный случай был в аэропорту Вероны. Прилетел я туда с тещей, женой и тремя детьми. При выходе в город никак не мог найти наш трансфер. Я по жизни параноик. В поездках я всегда боюсь, что в гостиницу не заселят, на границе не выпустят и трансфер не придет. Наконец водитель был найден, я облегченно вздохнул и приказал личному составу строиться и грузиться в транспорт.
- Тут такое дело… – несмело сказала супруга.
- Все уже нормально, давай, вон автобус,– бодро скомандовал я.
- Ты только не волнуйся, – умильно-приторным голосом сказала жена. 
Вот тут я насторожился. Каждый раз, когда супруга просит не волноваться, я понимаю, что совсем @#$%ец. Как минимум существенная материальная утрата гарантирована. В случае несущественной материальной утраты, супруга с легкой обидой в голосе интересуется: «Ну СЕЙЧАС ты что ругаешься? Я же УЖЕ это сделала». 
Гном встрепенулся.
- Я тут сумочку где-то оставила…
Я еще спрашивал, что за сумочка такая, а гном, уже радостно ухмыляясь, достал дрель и вгрызся в грудину. В глазах потемнело, а в мозгу промелькнул состав сумочки – ВСЕ деньги на две недели, ВСЕ карточки, ВСЕ паспорта, ВСЕ ключи (от дома и всех машин), все билеты. Естественно, страховки и ваучер. Сумочку целиком вернули из зоны получения багажа, но для понимания анамнеза это существенно…

Кстати, вспоминая перипетии той поездки и для понимания степени комфортности бытового жития с моей благоверной – ключи от машин я всегда в поездки беру с собой. А вот метку от сигнализации супруга спрятала в доме. На мои робкие возражения, довольно хихикая, жена сказала, что она спрятала ее так, что ее никто не найдет. И ведь права была моя вторая половина. Уже скоро второй десяток лет метку найти никто не может. Жена напрочь запамятовала, где она ее замуровала. При этом помнит только, что очень радовалась степени креативности тайника.

Один раз я гнома увидел… «Твою же мать…», – думал я, мрачно разглядывая надпись 12000 над уровнем моря. Я понимаю, что футов, но хреново было, как будто 12000 саженей. Перед глазами все плыло, небритые окружающие колорадские холмы колыхались, будто Йеллостоун, наконец, рванул на радость нашим патриотам. Двести метров по вертикали до этого был трекинг, на такой высоте и без акклиматизации все внутренние органы выражали решительный протест против беспредела. Вниз надо было по полуметровому паудеру с уклоном 45 градусов. На периферии зрения было темно, но опустив глаза вниз, я узрел усталое бородатое лицо, высунувшееся из грудины.
- Ну? @#%$а тебе,– cварливо сказал тот.
- Я вот пить брошу,– несмело соврал я.
- Совсем что ли? – волосатое лицо выражало искренне изумление.
- И к врачу схожу, – я перевел тему.
- Ладно, пока тогда. И виски персиковое не пей больше,– прохрипел гном.–У нас кровеносная система общая, у меня тоже похмелье.

У меня слово с делом не расходится, и уже в октябре я сидел перед сексапильной кардиологиней, недоуменно рассматривающей мою кардиограмму. Про гнома я ей рассказывать не стал, личное это, пожаловался, что в спортзал стало ходить сложновато. После больших весов голова кружится.
- Какой … спортзал,–  докторисса с трудом проглотила обесцененный артикль. - Вам надо к специалисту-аритмологу. Несколько отдышавшись и пощупав меня за руку – теплый ли еще – она продолжила: «А до тех пор,– голос ее приобрел командный оттенок, – никаких физических нагрузок. Пользуйтесь лифтом».
Она с изумлением продолжала рассматривать странного вида хаотичную кривую на графике: «Исключить алкоголь. Секс нельзя».
«По такой жизни лучше сразу кремация, - подумал я. –Она, верно, из секты. ЗОЖ. Обращает меня в свою веру, искушает, а человек слаб».
- Может, таблеточки? Знаете, беленькие такие? В аптеках народ покупает. Валидол вот, говорят, помогает, пустырника корнеплод…– проблеял я.
- Нет!– голосом из Покровских ворот прогремела докторисса. И выписала направление…
Другая докторисса в Бакулевке внимательно рассмотрела пухлый том анализов и внезапно сказала слово «операция». Совсем хреново. В голове предстала картинка – пациент c распахнутой грудиной, вокруг куча хирургов, кровища, скальпели и бензопилы.
«Да ну его на хер,– испуганно подумал я. – Пить нельзя, может легкие наркотики? С гномом договорюсь, ему, похоже, что клофелин, что мухоморы, лишь бы обдолбаться». 
Доктор меня успокоила. Из ее объяснений я понял, что в меня введут тросик с паяльником на конце, и потом начнут им тыкать в сердце. Как дернется, так паяльник включают. Операция считается законченной, если пациент больше не дергается.
- И все пройдет?–спросил я.
- ВСЕ пройдет, – в стиле пифий ответила доктор…

В документальном плане я ожидал чего-нибудь ужасненького. Очередей ночью, требований анализа мочи умерших родственников и копии свидетельства о рождении возможных внуков. Ну и поборов естественно. Поэтому я очень сильно напрягся, когда единственным неудобством была поездка в министерство за квотой. Квоту выдали, даже полис 97 года выпуска не послужил поводом для предоставления дополнительных справок. Очень сильно насторожило обстоятельство, что денег не просили нигде и никак. Уже почти два года прошло, все вроде вылечили, а я так и не понял где подстава.

Вообще, врачи оказались нормальными вменяемыми людьми. У меня жена врач, поэтому я удивился. Некоторое непонимание у меня было только с эндокрилогиней. Кровь я сдавал три раза. Каждый раз количество галочек, которое проставляли в клетках для контроля, возрастало, и на третий раз эндокрилогиня особенно настойчиво поинтересовалась: «А вы точно не завтракали?». 
- Нет,– благодушно сказал я.
- Вы в прошлый раз обидели меня подозрением, что чай был с сахаром, так я теперь вообще насухую.
- Не понимаю,– задумчиво бормотала эскулап, – у вас все нормально, почему же такой сахар? А ужинали когда? И что?
- Мясо ужинал. На углях. Люблю. Про бутылку сухого я умолчал тактично. Оно ж без сахара.
- И потом уже ели после сдачи крови?– не унималась дама.
- Да нет.
- Ел. То есть все-таки завтракали! – торжествующе вскрикнула докторисса.
- Нет. Не завтракал.
Тетенька пошла странными красными пятнами.
- Так когда же вы ели,– почти взвизгнула она.
- Так ночью же,–благодушно пояснил я, –часа в три. Меня ночью на сладенькое пробивает. И на этот случай на верхней полке холодильника завсегда упаковочка эклерчиков лежит. Очень способствует.
Конец беседы был скомкан и невнятен.

Первый раз в жизни меня госпитализировали, первый раз за много лет меня не могли вызвать на работу ночью, и домой – днем. Первый раз я спокойно мог сказать по телефону, что на встречу не приеду. Выражение «я в домике» впервые стало понятным абсолютно, жаль, что домиком оказалась палата кардиологии.

Бытовые условия в больнице, кстати, оказались более чем приемлемые – абсолютно чисто, приличная кормежка и даже пиво продавалось в подвальном буфете. Рядом с храмом, который был оборудован тоже в подвале. В общем, все под рукой. Подозреваю, где-то была рулетка и бильярд, но это я найти не успел.
И психологически к операции готовят очень неплохо. Когда я мирно лежал на кровати, пришел молодой доктор мужской наружности, сел на кровать и принялся изучать кардиограмму. Лицо его выразило крайнее изумление.
- У вас, Харламов, очень плохая кардиограмма, я такого никогда не видел. Это просто @#$% ец. 
Честно сказать,некоторая простанародность пояснения диагноза меня обескуражила. Немного охренев, я не нашел ничего лучше, как возразить: «Я не Харламов…»
- Ах, простите, – человек в белом халате встал и ушел. Больше я его не видел, а у меня к нему много вопросов.

Перед операцией было велено выбрить левую грудь. И пах. Это очень неудобно брить пах. В магазине я просил помочь выбрать бритву для паха, и на меня странно смотрели. Бритву для левой груди я уже не просил, возможно, поэтому брить ее было особенно неудобно. Результат был не очень, и в сауне потом удивлялись.

Операция проводится под местным наркозом. Как мне объяснили – для обратной связи с пациентом. В их понимании, пациент должен выражать свои эмоции с нормированной громкостью. Если пациент замолк совсем, или орет благим матом – это повод собрать консилиум и что-то поменять в методике. Самый неприятный момент, когда в верхнюю часть грудины втыкают какую-то арматурину. Перед этим врач наклоняется и как бы невзначай говорит: «Сейчас мы вам воткнем вот эту херню в грудь, вы не беспокойтесь, там нервных окончаний нет».
Дорогих докторов кто-то обманул. Нервные окончания ТАМ есть, их много, и это @#$%ец как больно. Правда, только в момент втыкания. Потом сосредоточенно копаются у детородного органа, и в конечном итоге вводят в тело что-то типа металлического стило с тросиком для сцепления.
Приятного немного. Операция длилась часа четыре. Времени было одиннадцать вечера. Милая хирургиня сосредоточенно продолжала тыкать мне в сердце. Верно что-то не получалось. Хирургиня вдруг нечленораздельно сказала фразу, которую обязательно вырежут на телевидении, и отточенными движениями извлекла из меня паяльник. «Ну все, – облегченно подумал я, –надо наркоты какой щас попросить позабористей и спатеньки».
Хирургиня неожиданно ловко юркнула в какой-то шкаф и извлекла новый тросик для сцепления. Смутило меня не это. На конце тросика мрачным металлическим отливом светился не тщедушный стило из первой попытки, а нормальный такой пацанский паркер. Очень большого диаметра. С моей точки зрения, в нижней части моего тела было только одно отверстие, через которое оно могло влезть, и путь к сердцу от него был излишне витиеват. Я хрюкнул что-то и попробовал дернуться, хирургиня рванулась к моему паху и мягкими эротичными движениями засунула эту механическую мастерскую внутрь. Интересно, что чувствует нефтепровод при наполнении? Вот,знаете, говорят «он почувствовал, как кровь побежала по венам» (кстати, а почему по венам, а не по артериям?). Тут я почувствовал, что у меня по артериям бежит здоровенный хомяк, и ему тесно очень. Тем не менее все заканчивается, из меня извлекли все проволоки и оттащили в палату отлеживаться.

Поскольку я был паинькой и вел себя довольно прилично (единственное, пытался давать хирургине советы, чего ж лежать-то бесполезно, но анестезиолог что-то покрутил на капельнице, и я примолк), операцию мне делали два раза. Бонус. Сказали – не дожгли. Второй раз все повторилось, фраза «там нервных окончаний нет» была сказана с той же душевной теплотой и так же невзначай. Но я уже все знал, и веры в человечество не было. 

За неделю до нового года я стоял у стен Бакулевки с искренней благодарностью к министерству здравоохранения и к абсолютно чудесным и (особенно подчеркиваю) бескорыстным врачам. Вот уж не думал, что напишу такие слова.
Гному внутри стало нормально, и даже в горах он наружу не рвется. Сильно тяжелое велено не поднимать и больше бокала вина не пить. Бокал литрового объема добрые друзья подарили сразу. Еще было велено не волноваться. Трое детей-тинейджеров успокаивают меня постоянно. Креатива у них – как у меня в детстве.  


Поскольку я руковожу небольшой производственной фирмой, государство вносит большой вклад в ровное течение моей жизни. Довольно часто налоговая, пожарники, Роспотребнадзор, экологи, Ростехнадзор интересуются, достаточно ли спокойно я себя чувствую. Помогают очень. Супруга… Ну это я уже писал немножко. Вообще, если хочется совсем успокоиться, достаточно просто почитать новостную ленту. Тем не менее, после операции я успешно два раза съездил в горы, странного вида кривая на кардиограмме приняла общепринятый вид, и только тот случай в сауне вспоминается изредка.

Возможно, до сих пор кого-то волнует, зачем я сидел там без левого тапка, с бритой левой грудью и бритым пахом. Как мог, объяснил.