Хранитель

Хранитель
 
ХРАНИТЕЛЬ,-я, м. 1. Человек, Который хранит, оберегает кого-нибудь, бережет что-нибудь (книжн.).
(Из толкового словаря русского языка).
 
         Резкое наглое металлическое дребезжание рассекло покой векового леса. Мольфар вздрогнул. Потом раздался крик. В этом крике не было ни страха, ни боли, скорее, отголосок чьего-то давнего страха и боли, но какая-то тайная мысль заставила знахаря свернуть с тропы вниз к ручью. Мягкий мох приглушал его шаги, древние поваленные деревья преграждали путь и сгибала к земле тяжелая ноша, но старик упорно шел вперед, пока не вышел по руслу ручья к подножию крутого каменистого склона. Здесь, на краю леса, он остановился, снял с плеч тяжелые бесаги, закурил трубку и долго наблюдал за чем-то, не решаясь выдать свое присутствие, хотя за долгие годы жизни привык, что люди всегда боятся и его и той истины, что открывалась ему. Дивная трубка, вырезанная в форме головы хищной птицы погасла. Мольфар постоял еще немного и, наконец, вышел из темной лесной тени.
- Слава Иисусу Христу! – ясноокий светловолосый мальчуган торопливо поздоровался. Деревянный крест в его руке задрожал - он узнал знахаря.
- Слава вовеки Богу истинному!
 Спокойный голос старца, казалось, немного успокоил ребенка, но глаза мальчишки все еще были полны животного страха перед известным в горах знахарем, прорицателем и колдуном, который, говорили, чарами мог разгонять в горах тучи. И еще много чего говорили. Страшного и непонятного.
         Мольфар снова неторопливо набил трубку и долго смотрел в землю, словно обдумывая то, что не хотел, но должен был сказать.
- Я видел твою судьбу, малыш, и знаю как ты умрешь ...
         Голубые глаза ребенка мгновенно потускнели от ужаса, блеснула слеза, ноги, готовые пуститься наутек,  будто приросли к месту, не решившись бежать.
- Спасите меня, дедушка, - прошептал он непослушными губами, - умоляю!
- Поздно, судьба твоя уже записана и ее нельзя ни обмануть, ни обойти. Ты, как этот листик в потоке, - старик подцепил скрюченными пальцами прошлогодний лист и бросил в ручей. Вода быстро подхватила его, закрутила, понесла.
Мальчик внимательно следил за листком, пока тот не скрылся из виду, а потом заплакал.
- Не плачь, малыш! Есть выход! Но он непрост!  - Мольфар силой развернул к себе заплаканное лицо и пристально посмотрел в глаза, - отрекись от имени своего! Выйди из реки сует, стань на берегу своей судьбы! Отпусти ее! Стань Хранителем!
- Но как? ... Как им стать? Что мне делать?
- Потом! Потом узнаешь! Когда придет время! А теперь - спи! - Руки знахаря сделали неуловимое движение, раздвигая невидимую завесу. Стало тихо. Ведун осторожно положил спящего ребенка в теплую мягкую прошлогоднюю листву, наклонился над ним:
- Ты забудешь ... Ты все вспомнишь ...
 
         Мужчины никогда ни о чем не жалеют! За исключением, конечно, того помутнение рассудка, когда 31 декабря согласишься на срочную командировку, поедешь туда на собственном авто, провозишься до темна и пустишься в обратный путь только под вечер с началом метели. И, больше всего, тогда станешь жалеть, что поленился переобуть машину в зимнюю резину, не приобрел цепей противоскольжения (а давно ведь собирался!), оставил в гараже лопату, мешок с песком и, несмотря на это, решишь сократить путь, сунувшись на ненадежный и опасный в снегопады Торуньский перевал вместо относительно спокойной трассы через Нижние Ворота ...
         Алексей вел свой «Опель» безлюдным шоссе и успокаивал себя: «Ну хорошо – сделал выбор, время пошло, так не жалей теперь и надейся на Шоферскую удачу!» Но, увы, поводы для сожалений налетали на него, как хлопья снега на лобовое стекло. Еще и телефонный разговор с женой испортил и без того плохое настроение. Что ж, благоверную можно понять - черт носит мужа по дорогам в самый, что ни на есть, семейный праздник, дети обижаются, да и ей, как разведёнке, светит одинокий Новогодний вечер, плавно перетекающий в одинокую Новогоднюю ночь. А раз так, то ее родимый Лёшка «иметь семью не заслуживает, и вообще, пусть остается там, куда уехал!" Алексей выключил телефон, прервав тем самым ядовитый женский монолог, сердито врубил пятую передачу и сразу пожалел и об этом - машину резко бросило в сторону, развернуло поперек трассы. То-то! Это тебе не лето! Мысленно Алексей поблагодарил Провидение за отсутствие транспорта на встречной полосе и выругал себя за безрассудный риск. На дороге, которая уже успела покрыться слоем снега и ничем не выделялась от окружающего пейзажа, следовало быть особенно осторожным. Теперь не более сорок километров в час на третьей передаче - безопасный режим, выработанный за годы экстремального вождения в горах. О том, что домой он теперь попадет не раньше двух ночи и встретит Новый год среди метели на пустынной горной дороге, Алексей упорно старался не думать. А думал он о своей теплой квартире, залитой светом и украшенной новогодними гирляндами, о детях, жене, мечтал, как приедет, попросит прощения, а потом ... Впрочем, не стоит планировать, когда впереди Торуньский и Вышковский перевалы и скользкий заснеженный путь, длиной в сто сорок километров .
         За размышлениями Алексей не заметил, как прошел Соймы, пост ГАИ у реки, заброшенный инспекторами по случаю праздников и въехал в Торунь. За селом близость перевала стала ощутимой: подъем - круче, а снегопад - сильнее. Начинался мерзкий участок, с легкой шоферской руки прозванный «Тещин язык». Двигатель натужно ревел теперь уже на второй передаче, колеса, иногда, пробуксовывали, пробивая себе путь в снегу, но, все-таки, легковушка двигалась вперед, и не хотелось отступать так близко от цели. Справа зияла черная пропасть, огражденная редкими бетонными столбиками, слева - крутой склон и бетонная подпорная стенка, впереди - поворот, последний перед перевалом поворот. Еще немного усилий, и путь пойдет под горку, давая передышку автомобилю и человеку. Алексей впился взглядом в дорогу и напряг мускулы, будто бы этим он мог помочь автомобилю. Еще немного! Еще! .. Первая передача! .. Полный газ! «Опель» пошел рывками. Колеса бешено закрутились и завыли мерзким, похожим на рыдание, воем, потеряв последнее сцепление с дорогой. Стрелка температуры двигателя поднялась до критической отметки. Все! «Картина Репина «Приплыли!» Алексей вылез из машины, жадно и тоскливо посмотрел в сторону такого близкого и такого недостижимого перевала, сплюнул. Возвращаться назад и делать большой крюк не хотелось до тошноты. Да и поздно возвращаться. Снегопад усилился, и, кто знает, какая там сейчас ситуация на Нижних Воротах. Там ведь проходит трасса к границе, нашпигованная тяжелыми неповоротливыми фурами, неприспособленными к реалиям наших дорог и бессильными перед спрессованным снегом. И когда на подъеме колеса единственного ведущего моста фуры начинают «шлифовать трассу» - она ​​обречена! Стоит колесам остановиться, и неуправляемую фуру под тяжестью груза тянет назад, «ломает», как говорят шофера, разворачивает поперек трассы. Тогда движение парализует надолго и застрять в таком заторе - удовольствие не из приятных. Так что нужно прорываться здесь. Алексей еще раз обошел машину. Размеренное мурлыканье двигателя на холостых оборотах успокоило его. Когда-то он уже попадал в такую ​​неприятность. Тогда пассажиры вышли и помогли вытолкать автомобиль на последних, самых тяжелых, метрах перевала. Теперь же он был один, один на темной и пустой заснеженной дороге и на постороннюю помощь надежды нет. Нормальные люди уже празднуют. Остается только одно: осторожно сдать назад к участку дороги с меньшим уклоном и, разогнавшись в своей колее, на скорости проскочить скользкий крутой подъем. Алексей отряхнул себя от снега и залез в машину. Аккуратно сдал назад, долго, с запасом, пока, наконец, не выехал на участок, где колеса получили надежное сцепление с дорогой, тяжело вздохнул и утопил педаль акселератора до отказа. «Опель» сорвался с места, набирая разгон перед штурмом подъема. К радости Алексея, машина проскочила злосчастный участок. Не снижая скорости он вошел в левый поворот и ...
... большой сугроб, появился перед машиной неожиданно. Алексей даже не успел нажать на тормоз. Протаранив снежную кучу, «Опель» потерял управление. Белая дорога подхватила его и закружила в смертельном вальсе, увлекая машину в пропасть. Дикий крик заметался по салону, вырываясь наружу, но тщетно - заснеженные придорожные ели умели глушить такие крики.
 
         Сперва исчезла боль.
         Но облегчения уже не было. Ничего уже не было. Чувства стерлись, провалились в мощную черную дыру сознания. Лишь любовь держалась до последнего, но со временем исчезла и она. Ничего уже не имело значения. Ничего земного уже не имело значения. Он умирал.
         В убогой районной больнице теперь хорошо только умирать. С легкой руки государственных мужей всех мастей, это место давно уже стало территорией смерти, ужасной зоной нищеты и вымогательства. Здесь от расхлябанных и перекошенных окон, неуклюже зашпаклеванных гипсовыми бинтами, постоянно тянуло холодом и бесполезно было бороться с ним едва теплым батареям отопления. В палатах стоял вечный и неистребимый удушливый запах мочи и карболки,  по углам от сырости поселилась плесень. Да и сами стены,  покрашенные масляной краской, назывались "панелями" и внушали мысли о проституции, продажности и низости нашего мира, в котором никого не волнует судьба слабого и немощного, если слабый и немощный не имеет достаточно денег. Здесь еще могли снять боль, но уже не лечили - нечем было лечить, а рядом наживались на чужой беде аптекарь-предприниматель и пьяница рентгенолог, приторговывающий ворованной немецкой пленкой, а снимки, опять же, за деньги, делающий на "старых запасах" списанных еще в советские времена.
         Здесь ни у кого не было шансов. Особенно у несчастного, попавшего в больницу с тяжелой закрытой черепно-мозговой травмой несколько часов назад. Обширная гематома, которая развивалась под раздробленными костями левой половины черепа, давила больному на мозг, постепенно, минута за минутой, убивая его. Лежа без сознания в холодном липком поту, он то метался, сбивая в комок серую казенную постель, то, вдруг затихал, и, повернув голову к убогому тусклому светильнику, бредил, звал кого-то, хотя не было рядом никого из тех, кого хоть как-то волновала его судьба никого, кто мог купить для него лекарство, кто оплатил бы качественный рентгеновский снимок, кто вцепился бы в рукав врачу и вопил бы о помощи, отдавая все нажитое добро в обмен на его жизнь. Люди, которые его окружали, были равнодушны к нему, как равнодушна к нему была эта холодная мерзкая палата, тускло освещенная лампочкой-сороковкой от жадины-завхоза. Две толстые санитарки в несвежих заляпанных халатах неуклюже возились возле кровати. Одна из них грубо брила больному голову допотопной бритвой с безнадежно тупым лезвием "Нева", безжалостно сдирая  израненную кожу, другая грела для бритья воду кипятильником в поллитровой банке и никак не могла поймать контакт штепсельной вилкой в старой поломанной розетке. В своих расхлябанных электрических внутренностях розетка трещала и искрила. Тетки ругали друг друга хриплым шепотом, что, впрочем, отнюдь не ускоряло их работу. Внезапно резко открылась дверь и в палату вошли еще двое. Первый был молодым, высоким и красивым. Ослепительно белый халат и накрахмаленная шапочка очень шли ему, недавнему выпускнику мединститута, по иронии судьбы попавшему в это забытое Богом место. Он старался держать фасон, напуская на лицо серьезность, и только испуганные глаза выдавали его растерянность. Вчерашний студент впервые столкнулся с таким сложным случаем и боялся, до дрожи в руках боялся того, что решение придется принимать самостоятельно, поэтому, как только привезли больного, послал медсестру за другим мужчиной, который сейчас стоял рядом с ним в палате. Это был полный лысоватый дядька с красным одутловатым лицом. Его измятый халат был небрежно накинут на плечи, но движения были спокойны и уверены, голос решительным и властным. Санитарки, увидев его, притихли, перестали ругаться и с напускной заботой принялись ухаживать за  больным.
- Вы так и не узнали, кто он? - Спросил старший.
- Нет. Его нашли дальнобойщики на Торуньском перевале и уже без сознания привезли к нам, - голос младшего дрожал, но он старался говорить четко и внятно.
- Документы?
- Сгорели вместе с машиной!
- Родня?
- Никто его пока не искал.
- В милицию сообщили?
- Да! Они ищут.
- Что думаете делать?
- Я приказал подготовить машину для транспортировки больного в областную ... - в голосе молодого забрезжила надежда, но старший резко оборвал его:
- Не довезешь!
- Там томограф, инструментарий, лекарства!
- А здесь черепно-мозговая на пол-головы и шестьдесят километров пути! Полтора часа тяжелой дороги нашим убитым УАЗом! А больной может через пол часа умереть! Через десять минут! Через пять! Даешь гарантию?
Молодой, потупившись, замолчал. Замолчал и старший, грузно присел рядом с больным на топчан. Молчали, забившись по углам испуганные санитарки. Только больной тихо и неясно бредил на кровати. Вдруг несчастный встрепенулся и прохрипел, плюясь черной кровью на пол:
- Спасите меня, дедушка! Умоляю! Спасите!
 Морозом повеяло от этих слов в без того холодной палате. Старший наконец встал и высказал то, что уже давно решил для себя:
- Готовьте операционную!
Посмотрел в недоумевающие глаза молодого и резко, сквозь зубы, процедил:
- Бегом!
 
          Мужчины не верят в чудеса. Им проще верить в силу своих рук, ума, денег, связей, но только не в какое-то эфемерное и бестелесное чудо. И кто может сказать, где оно, как начинается, и, тем более, где заканчивается? И что делать, когда лицом к лицу столкнешься с ним? Упасть на колени и молиться? Стоило бы! Только мало кто из мужчин делает это, даже избежав смертельной опасности. Гордость мешает? Нет - вечная мужская гордыня! И, все же, чудеса в полной мере случаются с каждым.
         Алексей стоял на обочине, пытаясь справиться с застежкой куртки дрожащими руками. Его "Опель", целый и невредимый, скатился в забитую снегом придорожную канаву.  В тот момент, когда, казалось, катастрофа была неизбежна, заднее колесо попало в случайную выбоину, машину развернуло, понесло прочь от пропасти и, наконец, мягко остановило в канаве, привалив снегом дверь со стороны водителя. Как выбрался наружу, Алексей не помнил. Скорее всего, сработали тайные пружины, которые в момент опасности побуждают людей действовать не задумываясь. Но опасность миновала, и постепенно к Алексею возвращалась способность к осмысленным действиям. Он, наконец, сумел застегнуть куртку, и это простое действие, в какой-то мере, вернуло ему уверенность в своих силах. Осмотрев автомобиль, Алексей понял, что вытащить его из канавы без помощи техники - напрасное дело. Таким же бесполезным делом было бы ожидать на дороге помощи - до утра здесь вряд ли кто-то проедет. Спасительный телефон молчал - в этой дыре не было даже покрытия. Ну да ладно! Хорошо что живой, а все остальное как-то можно исправить! Осталось только найти хотя бы какой-то приют на ночь. Алексей заметил небольшую, но хорошо протоптанную тропинку, свернул на нее, постоял, прислушиваясь, не услышал ничего кроме злобного завывания ветра в еловых ветвях и хотел, было, возвращаться, но вдруг почувствовал в воздухе пряный запах дыма - верный признак человеческого жилья.
- Что ж, пора проситься на ночлег, - сказал он себе. - Надеюсь, хозяева не откажут в убежище человеку, попавшему в беду.
Путь к приюту оказался не таким уж и простым. Кое-где тропинку совсем замело. Алексей шел, тем проваливаясь в сугробы по колено. Холодный снег совсем некстати набивался ему в легкие туфли, лез в носки, задирал штанины брюк и холодил ноги. Обувь быстро промокла.
- Не хватало еще простудиться и заболеть, - подумал Алексей и почти в ту же минуту заметил жилье.
На небольшой поляне, огражденной поломанным перекошенным забором, едва помещался старый деревянный домик и маленький хлев для скота. Алексей отметил, что такие домики в горах встретить стало все труднее и труднее - горяне, продавая свои земельные участки за немалые деньги, поголовно ударились в строительство коттеджей с евроремонтами и прочими удобствами цивилизации. А тут ... Алексей прислушался. Слышно было, как за стеной хлева вздыхает и возится скотина. Когда-то в детстве, когда еще была жива бабушка, он всегда в Рождественскую ночь ходил в хлев с полной миской хлеба. Вспомнил, как скрипел снег под ногами, как мороз обжигал лицо и как хорошо, уютно было потом греться у доброй, теплой и большой, как гора, коровы с влажными грустными глазами. А потом начиналось таинство. Корова-гора угощалась первой, медленно мотая тяжелой рогатой головой. Следом подходил теленок - беспомощный и нежный, тянулся влажной мордочкой к хлебу и вылизывал руки шершавым языком. Его невозможно было не обнять, не погладить по голове, не почесать за ушком. И вот подходила коза, смотрела черными хитрющими глазами и от нетерпения слегка бодалась роскошными, похожими на велосипедный руль рогами, требуя угостить и ее. Наконец, каждый получал свой кусочек и между животными поселялись мир, покой и согласие, совсем как в том, самом первом Рождественском Вертепе, и только свинья, никогда не могла понять своим свиным умом торжественности момента, вульгарно визжала и переворачивала рылом корыто.
         Как давно это было! Алексей отряхивал воспоминания с души, как снег со своей одежды. Ноги уже начинали замерзать. Он постучал и, услышав приветливое "Заходите!", открыл низкие дубовые двери. За дверью находилась тесненькая неосвещенная прихожая, и кухонька, разделявшая жилье на две половины. Так хаты строили еще, по видимому, во времена Франца Иосифа. Скромно но все, что нужно для жизни в суровом крае. Справа и слева из прихожей вели двери в две комнаты, служившие хозяевам гостиной и спальней, в потолке - люк на чердак. Вот и все. Без условий и удобств. "Как в старые добрые времена". Сквозь щели в дверях слева пробивался слабый свет. Алексей открыл их. Перед ним была маленькая, давно не беленная комнатка, значительную часть которой занимала огромная печь, украшенная расписными изразцами, с расстеленной на ней постелью из покрывал. Остальное пространство занимали дощатый крашеный стол, несколько скамеек с резными ножками, старый, побитый червями комод и две расшатанные табуретки от кухонного набора советских времен, совершенно неуместные среди всех древних вещей, мебели, икон на стене. Свет от одинокой свечи в подсвечнике из поллитровой банки, заполненной зерном, отбрасывал на стены причудливые тени. Ни украшенной елки, ни праздничных блюд на столе, ни других новогодних атрибутов Алексей не обнаружил. Похоже было, что в этом доме уже давно забыли о праздниках. За столом сидел человек. Странный человек. Это Алексей понял как-то сразу. Понял по лицу хозяина – лицу с выражением  как у маленького беспомощного ребенка, чистого, искреннего и неиспорченного жизнью. И по глазам, светло-голубым наивным глазам. С таким лицом трудно жить в жестоком мире. Алексей не раз был свидетелем того, как в школе, в армии, в рабочей бригаде из таких искренних и наивных простаков делали вечных мальчиков для битья, вечных объектов для насмешек и злых шуток, а, порой, для издевательств и побоев. Искренность и наивность давно уже стали пасынками там, где победу получает наглая жестокость. Люди с таким лицом вечно одинокие и неприкаянные по жизни, и время не властно над их детскими улыбками.
            Хозяин смотрел на гостя с нескрываемым интересом.
- Слава Иисусу Христу! - Поздоровался Алексей, первым нарушив молчание, что затянулась. – Гостя примете?
- Слава вовеки Богу истинному! - Ответил хозяин тихо. - Заходи, если с добром! Раздевайся и рассказывай, что привело тебя в эту хату так поздно?
Алексей узнал характерный говорок незнакомца и очень удивился.
- Еще одна новогодняя загадка! - Подумал он про себя, - Странно слышать полтавский говор в селе, где все говорят на закарпатском пограничном диалекте!
Ситуация все больше начинала интриговать Алексея. И какой бы ни была эта Новогодняя ночь, скучной она быть не собиралась. Он придвинул табуретку поближе к горячей печи, как можно удобнее уселся на нее и начал рассказывать о метели, о скользкой дороге, о своей неудачной попытке штурмовать перевал и о счастливой судьбе, которая спасла его от неминуемой гибели.
- Авария, говоришь, - лицо хозяина вдруг помрачнело. Он озабоченно встал, поставил на плиту закопченный чайник, вытащил комода кусок домашнего масла, сыр, хлеб и вино, которое в Закарпатье не делал разве что ленивый.
 - Ну, присаживайся!
- Спасибо, я лучше здесь, - отлипать от горячей печки промерзшему Алексею категорически не хотелось.
- Да ничего, ничего! Грейся на здоровье! - Хозяин подал гостю чашку со сладким крепким чаем.
- Кстати, меня зовут Алексей, а Вас?
Хозяин открыл дверцу печи, подбросил дров и некоторое время молча смотрел на огонь:
- Называй меня Лисом ...
- Ну, ничего себе заявочки! - подумал Алексей окончательно развеселившись. - Явно мужик на голову больной! Да я бы и сам тут один в лесу крышей конкретно поехал! Хотя, чего это я так, Лис, по глазам видно - добряга, каких мало и спокойно с ним как-то, уютно. Мало чудаков на свете? В конце концов – неплохой ник получается.
- Очень приятно, Лис! Заночевать у Вас позволите? Мне до утра, сами понимаете, деться некуда.
- Конечно, можешь остаться. Я постелю тебе топчане во второй комнате. Только прошу тебя, по-человечески прошу, не трогай там ничего, не трогай ИХ!
- Кого ИХ? - Вдруг похолодел Алексей. Кто его знает, что могло прятаться в комнате у странного хозяина. Тайн у гор много!
- Сам все увидишь. Только не бойся. И не удивляйся. Те, в ком живет душа ребенка, не причинят зла. ИМ плохо. Они приходят сюда за защитой.
- Но кто? Кто приходит?!
Лис не ответил. Вытащил постель:
- Ну как, стелить тебе, что ли?
- Да, - выбора взмокший и измученный Алексей не имел и был согласен на кровать даже в комнате с привидениями. - Там тепло?
- Тепло. Я топлю ИМ. Ужинать будешь?
- Нет, спасибо. Хотелось бы немного отдохнуть. Завтра машину вытаскивать.
- Как знаешь. Тогда пойдем.
 
         Белая тень заслонила путь к свету. Седые волосы развевались, словно от ветра, трубка-голова беркута торчала за широким кожаным поясом-чересом. Таким он его запомнил, таким узнал ...
- За что мне такое наказание, дедушка?
- Это не наказание, это твоя судьба, малыш! Ты сам ее к себе призвал. Там, где другие вселяли жизнь, ты смерть вселял! Помнишь?
- Помню, дедушка! Но разве на мне есть вина?
- Нет на тебе вины, дитя. И крест твой деревянный я тогда себе забрал. Ты будешь жить, но прежним уже не будешь, забудешь свое имя, все, что знал, все, что делал. Согласен жить так?
- Согласен! Спасите меня, дедушка! Умоляю! Спасите!
- Хорошо! Возвращайся. Только знай - люди отвернутся от тебя, потому что не поймут твоей правды. Ты будешь одинок среди людей, оберегая их же судьбы и часть их души. Чистой безгрешной души ребенка, который живет в каждом. Береги ИХ.
- Но они только ...
- Да, сначала так, но когда у них вселяют душу, они становятся зеркалом судьбы. Негоже это зеркало топтать ногами. Не для них это плохо - для людей! Ты сам теперь знаешь!
- Да, знаю!
- Тогда иди. Прощай! - Белые прозрачные руки неуловимо раздвинули невидимую завесу. - Нарекаю тебя Лисом ...
 
         От неосторожного движения свеча погасла. Алексей в потемках вошел в комнату, нащупал застеленный Лисом соломенный матрац на дубовом топчане, прилег. Усталость уже накатывала, но сон почему-то не приходил. Какой-то странный беспокойство охватило его. Беспокойство, порожденное, удивительно знакомыми, но давно забытыми ощущениями, усиленными пряными ароматами мяты, бархатцев и сосновой смолы. Эта комната не спала. Она жила своей, неизвестной Алексею жизнью, дышала, смотрела, на Алексея сотнями любопытных глаз. Он прислушался. Уши не уловили ничего кроме писклявого шороха двух мышей в углу. Но энергетика комнаты уже накрыла его с головой. Сон прошел окончательно. Алексей нащупал свечку на полу, щелкнул зажигалкой. Причудливые тени разбежались, прячась по углам.
- Ох, ничего себе! - от удивления у Алексея перехватило дыхание.
Все пространство комнаты было заполнено самодельными стеллажами из необработанных еловых стволов и нестроганных досок. Стеллажи были заполнены игрушками, сотнями разнообразных детских игрушек разных лет - куклами, пупсами, медведями, щенками, зверушками всех видов, размеров и цветов, пушистыми созданиями, которым и название подобрать трудно, солдатиками и техникой всех калибров, машинками, колясками, мебелью и различной кукольной утварью. Обычно, игрушечная братия бывает или небрежно брошенная, или, наоборот, сложена с педантичной аккуратностью. Здесь же все игрушки замерли, словно застигнутые врасплох в разгар игры. Так актеры театрально замирают на сцене по окончании действия, ожидая, пока опустится занавес. Пантомима безмолвных актеров, в постановке талантливого режиссера действие за действием разворачивалась перед глазами изумленного Алексея, без повторений, копирований, штампов и плагиата. Некоторые актеры были сильно тертые жизнью, но чья-то заботливая рука позаботилась о них: платьица кукол были аккуратно выстиранные и зашиты, головы, потерявшие волосы в незапамятные времена, прикрывали яркие косынки. Мебель, коляски, техника - все было тщательно отреставрировано, почищено, окрашено. Плюшевые медведи, когда-то уничтоженные и рваные, теперь сияли новыми глазами-пуговицами и пахли свежими сухими опилками.
- Уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу. Все равно его не брошу! Потому, что он хороший! - Продекламировал Алексей давно забытый стишок и задумался. - Этих бросили и уже никогда не дождутся они своих маленьких хозяев, которые когда-то дарили им свою любовь, делились радостями и печалями, а потом выросли и забыли ...
         Алексей переходил от стеллажа к стеллажу. Пока не увидел, а увидев, не поверил.
- ЧТО ЭТО?! КАК ЭТО? ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!
         Он помнил их всех. Помнил до последней царапины на пластмассе. Их подарила мама, уезжая и надолго оставляя его под присмотром бабушки. Это были зверушки. Лошадка, Коровка с отломанными еще в первый день рогами, Козочка с хитрющий глазами и Поросенок, который никогда не мог устоять на коротких ножках и постоянно заваливался на бочек. Они прибыли в целлофановом кульке одним набором и радостно присоединились к двум резиновым белочкам - старой с облезлой краской и новой, со свистком на боку, Утенку и черному Пуделю. Колесики от лап пса маленький Алексей тогда оторвал сразу - не гоже солидной псине передвигаться на колесах, имея здоровые сильные лапы. Еще был медвежонок, маленький Мишка от старой детской погремушки. Его маленькие размеры позволяли ему единственному водить грузовик по «дорогам», пароход и баржу по «рекам» и «морям», и пилотировать вертолет в «небе». Остальным приходилось размещаться в кузовах и на палубах. Алексей вспомнил, как сильно порезал палец, когда перочинным ножом вырезал в крыше ходовой рубки желтой баржи люк для этого Мишки. Вот он, шрам, навсегда остался, и это была единственная кровь. Он не любил проливать крови, даже игрушечной, знал, как это, когда болит и не хотел, чтобы игрушечные друзья терпели страдания, чтобы ИМ болело.
- Вот и ты заговорил, как Лис, - улыбнулся Алексей сам себе. - Но откуда он знает? .. Фантастика!
         Чего не мог знать Лис, так это того, что Лёшины зверушки, страх как любили путешествовать, и, достигнув цели, всегда строили себе дом, большой, мощный, с многочисленными ходами-выходами и тайными комнатами. Кубики у Лёши имелись, но их было слишком мало для такой большой стройки. В ход шли куртки, пальто, стулья и одеяла, из которых получался большой и странный город-гора с улицами, парками, бассейнами. Белочки-верхолазы поселялись на верхних ярусах, а Поросенок удобно размещалось в одном из рукавов одежды.
         Но Лис знал! Знал! В углу стеллажа он построил дом из добротного старого кожуха. Белочки, как всегда, разместились наверху, Поросенок привычно выглядывал из рукава. Желтая баржа причалила к «берегу», а из люка в ходовой рубке выглядывал Мишка-шкипер. Конь, Корова и Коза ждали в кузове машины на водителя, чтобы поехать по каким-то своим, неизвестным, но таким важным делам Все было как и прежде, давным-давно. Словно вернулось детство. Не хватало только маленького хозяина, маленького Лёши, умеющего оживить этот застывший мир.
         Алексей смотрел на все это, как на чудо. Не много чудес в этот вечер? Пожалуй, нет. Чудес никогда не бывает много, особенно, когда в них верить! Он прислонился к теплому пахучему еловому стеллажу и унесся по волнам воспоминаний в теплые, веселые и беззаботные дни, полные приключений в сказочном мире среди игрушечных друзей, которые, как никто, понимали его радости и печали, знали все его маленькие тайны и сопровождали во всех его нелепых авантюрах. Они уже не были кусками бездушной пластмассы. Они были живыми.
         А потом заботы поглотили и его. Лёша пошел в школу и все реже и реже заглядывал в коробки, где, покрываясь пылью, верно ждали его игрушки, а впоследствии и вовсе забыл о них. Старшие классы, экзамены, армия, институт, первая любовь ... Ему было не до старых детских игрушек, а когда однажды случайно вспомнил о них, заветной коробки уже не было. Они ушли, так и не дождавшись его, тихо и скромно, не причиняя лишнего беспокойства. Так и не почувствовав больше тепла детских рук.
- Милые, родные, мои зверушки! - Сердце Алексея вдруг болезненно сжалось.
Он внезапно понял, что его собственная судьба полностью, до последнего штриха повторяет судьбу этих игрушек. Его так же, как и их вечно где-то носило: трясло в кузовах грузовиков, качало в рубках кораблей и кабинах вертолетов. Он так же умирал, от страха в грозу и шторм, так же мок и замерзал, как его Пудель, работал на высотах, как его Белочки, лазил на брюхе по люкам котлов и резервуарам, как его Поросенок, прыгал с вертолета в очередной глуши и постоянно что-то строил, строил, строил. И в вечных заботах и ​​проблемах и думать не думал, что это уже было. Было в его играх! Что это? Сами себе программируем судьбу или в детстве, когда душа еще не очерствела и открыта к восприятию мира, высшие силы ненадолго приоткрывают перед нами завесу будущего, наделяя нас даром вселять в игрушки частичку своей души? Кто знает? И не узнает никто!
- Милые, хорошие мои зверушки! Как хорошо, что я вас нашел! Простите меня!
 
      Мужчины не плачут! Мужчины никогда не плачут! Не может, не должен плакать тот, от кого ждут помощи, защиты, поддержки, тяжелых ответственных решений.  А годы летят. И ты уже не пацан. И уже не щемит так сладко сердце в ожидании чудес и подарков на новогодние праздники. И не пахнет так чудесно елка, как тогда, когда часами мог смотреть на сверкающие украшения. И уже нет того искреннего восхищения. И ты уже не тот. И жизнь тебя не жалела. День в заботах, беготне, а по ночам стонешь от боли старых ран и переломов, чтобы никто не видел, чтобы дети не видели, потому, что хочешь прикрыть их, прикрыть от этого жестокого мира, чтобы и они видели сказку. А родители болеют. Что-то уж слишком часто болеют! Молишься только, чтобы продержались подольше. А бабушки, которые малого атеиста учили в детстве молиться молчат, провожают тебя грустными глазами с черных гранитных плит и молчат. И домик их чернеет выбитыми окнами на пустом дворе. А в домике, под холодной кроватью живет старая лошадка на колесиках. Забрать рука не поднялась. Там ее место – в том домике, в детстве далеком.
Мужчины не плачут, прижимая к груди старые игрушки и разговаривая с ними!
 
 
         В сенях зазвенело ведро - люди в горах просыпаются рано. Алексей вышел навстречу Лису. Тот уже подоил корову и процеживал молоко через марлю в трехлитровую банку.
- Послушайте, отдайте их мне, - голос у Алексея предательски задрожал.
Лис отложил ведро и с интересом посмотрел на гостя.
- А-а-а! - Протянул, поняв. Или уже давно знал, только ждал вопроса?
- Или продайте! Сколько вы хотите?
Ясные глаза Лиса потемнели:
- Что ты будешь делать с ними? В сервант под стекло положишь? Или в коробку на дно шкафа?
Алексей промолчал. Лис был прав.
- У меня есть дети. Им подарю, - вытащил он свой последний козырь.
Лисьи глаза налились свинцом:
- Послушай, мил-человек, никогда, слышишь, никогда не отдавай детям своих старых игрушек. Им не понять того, что у них уже есть, ИХ души. Они уничтожат ИХ! Купи лучше новые, те, которые дети попросят. Пойми, мил-человек, ИМ здесь лучше! Пойми, пожалуйста!
         Алексей вдруг притих. Может, это и к лучшему - оставить свое детство человеку, который будет бережно хранить и оберегать его. А он, Алексей, приедет сюда снова. Если сможет, если хватит душевных сил. Размышляя он повернулся, шагнул к двери, но вдруг зацепился за что-то в полутемных сенях и кубарем полетел на пол.
- Ах ты ж...! - Раздраженный Алексей машинально замахнулся на злосчастный предмет ногой, но ударить не успел.
         Звякнуло опрокинутое ведро. С неожиданной ловкостью, Лис бросился Алексею под ноги, выхватил предмет и прижал к груди.
В мерцающем пламени свечи, Алексей, наконец, разглядел вещь. Это был огромный и старый игрушечный грузовик. К раме машины железной проволокой был прикручен здоровенный деревянный чурбан, правивший за цистерну. Стертые колеса давно уже потеряли свои родные оси и были насажены на сварочные электроды-пятерку с грубо загнутыми буквой Г концами. В сильно избитой и деформированной кабине автомобиля сидела голая, обгоревшая кукла-пупс с голубыми глазами и лицом, перекошенным то ли от пламени, то ли от смертельного ужаса. Пластмассовое туловище куклы отекло и покоробилось, крошечные пальчики намертво вцепились в деревянный руль и вплавились в него. Алексею вдруг стало страшно.
- А теперь уходи. Уходи мил-человек. – тихо прошептал Лис.  
- Что ты, что ты, старик! Я не собирался никого обижать! - Пробормотал испуганный Алексей, - Прости меня! Пожалуйста, прости меня!
- Ты тут ни при чем… Иди! Прошу, иди, - в голосе Лиса задрожали слезы. – Ты не должен этого видеть!
         Алексей быстро поднялся и вышел. Что-то заставило его обернуться назад перед тем, как закрыть дверь. Лис стоял на коленях в луже разлитого молока. По его небритым щекам катились большие, блестящие слезы. Лицо его исказилось и окаменело, губы дрожали, а в ясных глазах черными привидениями мелькали тени воспоминаний. Страшных воспоминаний. Свою избитую машинку он до сих пор прижимал к груди, нежно лаская ее, как обиженного ребенка:
- Я тебя теперь никому не отдам! Никому и никогда ...
 
         На краю села Алексей нашел грейдер, который стоял у добротного кирпичного дома с нарядным благоустроенным двором и аккуратной оградой. По-всему было видно, что люди, которые здесь живут, любят свое хозяйство и не жалеют на него ни денег, ни времени. Хозяин, он же - машинист грейдера - грузный широкоплечий дядька в заляпанном маслом комбинезоне, сидел за столом на кухне и с большим аппетитом уничтожал яичницу с колбасой и бутерброд с маслом и сыром, запивая все это огромными глотками крепкого кофе по-закарпатски. Алексей кратко изложил свою проблему.
- Так значит, с дороги ночью слетел, бедолага? - Грейдерист явно нуждался в собеседнике. - Садись, позавтракай со мной!
Проголодавшегося Алексея не нужно было долго упрашивать. Он с удовольствием присоединился к нехитрой трапезе.
- А ночевал то ты где? Или, может, в машине мерз?
- Нет, не в машине. Дом там есть. На перевале.
- Так что ж, в Юрика придурошного? А не боялся? Юрик у нас такой, с головой не дружит!
- Он не сумасшедший, - возразил  Алексей.
- Разве? - Удивился хозяин. - Бедолага, он - бедолага! И ты бы после такого умом тронулся!
- После чего?
- Садись, тогда, пей кофе и слушай, - болтливого хозяина распирало поделиться с новым человеком тем, что давно уже, видимо, носило в зубах все село.
Алексей интересом подсел поближе.
- Юрка и его маму на перевал привез Степан, односельчанин, значит. Издалека привез, откуда-то с Полтавщины. Поехал туда свеклу сахарную собирать, нашел там  жену с малым и к себе забрал. Сам скоро умер от цирроза, многих тут водка забирает, а женщина так и осталась на перевале, не захотела возвращаться. И Юрко при ней. В школу здесь пошел. Только слишком тихим он был для нашей компании, ранимым, не приняли его. Какой-то он был, как не от мира сего. Друзей не имел. Все наберет кучу игрушек и играет себе один под обрывом в лесу. Очень чего-то место это любил. А потом ...
- Что потом? Что?!
- Беда затем случилась, парень, страшная беда! Бензовоз лесокомбинатовский с дороги в тот обрыв слетел. Шофер, молодой парень, местный, не успел выскочить. Так и сгорел в кабине. Просто на глазах у Юрка! Он там как раз сидел и играл, когда машина сверху ... Шофера всем селом хоронили. И малой был. Плакал очень. От того, видимо, мозгами и поехал. Такой ужас детства увидеть ... Совсем отшельником стал. Все сидел в том обрыве целые дни и играл в ту аварию. Сделал себе бензовоза из старой машинки, куклу туда сажал и пускал с дороги в обрыв до самого низа по каменюкам. Кричал при этом сильно, как тот шофёрко бедный. Затем куклу в кабине жег и хоронил - в похороны играл. Плакал, как тогда. И так изо дня в день. Даже на обед домой не приходил. Школу совсем забросил. Мать сильно переживала. К врачам водила. Только чем эти врачи помогут? Сельские женщины, тогда ей насоветовали Мольфара в горах разыскать, чтобы на воск страх вылил. Он Юрка и вытянул, оживил.
- Мольфар?
- Не веришь? Родят еще наши горы людей с таким даром. Я тогда еще совсем маленький был, а того знахаря хорошо помню. Люди разное о нем говорили, боялись его почему-то сильно. Говорили - заколдовать может одним взглядом. Тоже, между прочим, из наших, шоферов. В молодости тоже шоферил на комбинате на «колуне» - ЗИЛе сто пятьдесят седьмом - лес на комбинат возил. Калымил, бывало, лес воровал. Все тогда калымили. Да и сейчас тоже...- Грейдерист ухмыльнулся.
- Уже и тогда в нем дар начинал проявляться. Мог пачкой от сигарет в баре рассчитаться, а бармен еще и сдачу даст. Тумана всякого людям в головы мог напустить. Раз поймали его гаишники с краденым лесом, так он на гаишников гадюк наслал. Ох и бежали же они! - Грейдерист рассмеялся, представляя картину. - Зато после этого его ЗИЛа уже никогда не останавливали.
- А потом ...
- Потом откровение, говорят какое-то ему было. Дом с хозяйством продал, шоферку бросил и в горах поселился, говорил, что там греха меньше, искушений мирских нет. Людей травами лечил, скот, сглаз снимал, на воск выливал. Говорят, бурю в горах мог и навлечь, и разогнать, только не видел этого никто ... До этого знахаря мать Юрина и пришла со своей бедой.
- А с Юрием что потом случилось?
- Отошел он немного, Помог ему тогда Мольфар. Школу закончил, в армию пошел. Там шоферскому делу обучился. Механик был от Бога, любой мотор с закрытыми глазами ... Как хату свою знал. Затем без матери остался, но справлялся. Бедовый. Устроился шофером на лесокомбинат. Зарабатывал неплохо. Девушка даже у него была. Жениться собирался.
- А дальше, что дальше? - Не терпелось Алексею.
- Дальше, к сожалению, ничего хорошего! Тихоня был Юра. Всех слушал, всем помогал. Сейчас бы сказали, что «лох конкретный», - грейдерист грустно улыбнулся. Тогда все калыма хотели, лес воровали, а на бензовозе сильно не закалымишь. Спихнули нашему тихоне бензовоза старого.
- И?
- Видно он еще тогда беду на себя навлек. Тормоза у машины отказали. На Торуньском перевале. Аккурат на том самом месте это и произошло. Машина в пропасть полетела, а Юра успел выскочить из кабины. Только головой о камень ударился, когда прыгал. Сильно побился. Его потом дальнобойщики нашли, в больницу привезли, но уже поздно было.
- Что поздно?
- Да, понимаешь, выжить он выжил, чудом, можно сказать, выжил, но головой конкретно проехал, бедолага. Дом теперь бросает, по городам ездит, игрушки все свозит старые. И где он только их находит? На помойках что ли?  Машинку свою побитую детскую с куклой обгоревшей разыскал, таскает ее постоянно за собой, гладит, плачет. Дом свой игрушками под потолок забил. Да ты и сам, наверное, видел. Мольфар, вероятно, помог бы, да нет уже и знахаря - годы прошли!
- А девушка?
- Станет кто-то с глупым возиться! Поехала его девушка на заработки в Италию, да так там и осталась. За итальянца замуж вышла. Теперь деньги Юре на лечение шлет. Мучает совесть ее, видно! Несколько операций ему оплатила - пол-черепа у мужика из пластика. Соседям платит, чтобы за скотом ему смотрели, дрова возили. Только боятся его соседи!
- Чего так?
- А странный, потому, что! Шпана местная поиздеваться над ним решила. Отобрали у Юрка его машинку, ногами пинали. Думали, плакать будет, как всегда, а он на них, как зверь набросился, зубами их рвал в кровь, ногтями. И где только силы у него появились? После этого его уже никто не трогал. Только электричество в его доме обрезали втихаря. Отомстили. Так и живет при свечах. Несчастный человек! Не дай Бог кому-то такой участи! Все забыл, даже имя свое. Лисом себя называет.
      Хозяин закончил рассказ. Алексей молча пил кофе. Наконец грейдерист, встал, хлопнул ладонями по бедрам:
- Чего загрустил? Вставай! Поехали на перевал! «Ласточку» твою из ямы вытаскивать будем!
 
Алексей отогнал «Опеля» на стоянку и открыл квартиру своим ключом.
- Двери дома откроет ключ, бывший в других мирах, - это из Визбора, кажется.
Было тихо. Дорога домой успокоила нервы, сгладила острые ощущения. Все, что произошло с ним этой ночью, казалось теперь нереальным. Как вчерашний сон. Осталась только усталость. Что же, теперь можно и отдохнуть. Алексей тихонько приоткрыл дверь в спальню. Жена спала одетой, обняв детей. Бедная! Видно ждала его всю ночь, переживала. Испортил ей праздник. Ну ничего. Все живы и это главное! Алексей нежно посмотрел на жену. Интересно, а у кого теперь ее любимая кукла Блонда, о которой она когда-то рассказывала? Тоже в какой-то Лиса живет? Опять судьба? Маленькой все свою Блонду в коляске возила, купала ее, распашонки шила, а теперь детям мать прекрасная, и накормлены они у нее, и чисты, и одеты.
Алексей посмотрел на спящих детей, и вдруг вспомнил старую монгольскую традицию: как только малыш становился на ноги, перед ним раскладывали игрушки. Гадание было такое. Выберет ребенок, например, плуг - земледельцем станет, верблюда - скотоводом, меч - воином, амулет - жрецом и тому подобное. Алексей пытался угадать судьбу собственных детей, и ничего толкового не придумал. Другие они. Вот старший. Колючей стал как еж. Даже игрушек уже не имеет. Все за компом сидит, монстров из пулемета мочит, или «Need For Speed» какой-нибудь гоняет. Не оттащишь и за уши. Ни уговоры, ни ссоры не помогают, хоть компьютер выбрасывай! Это, конечно, интересно, но разве может эта железяка электронная, стать другом, оберегом детских тайн, разве его можно взять с собой в детскую кроватку, прижаться к нему? Не имеет комп души, и не будет иметь, кто бы что не говорил! И не внушишь в него. И что, вообще, будет с целым поколением детей, которые выросли на телевизоре и компьютерных играх, но так и не научились дарить любовь и сострадание, всего того, чему учили нас старые добрые игрушки?
 С младшей проще - она ​​любит, ее еще не затянуло в электронный водоворот.
Спит, прижимая к себе когда-то белого и пушистого, а теперь грязно-серого и помятого плюшевого песика Пушка. И сколько раз уже пытались избавиться от этого «питомника микробов» - не отдает дочь, с плачем и криком назад возвращает, дорог он ей. Что ж, теперь, значит, придется становиться для этого Пушка ангелом-хранителем, беречь!
Алексей тихо прикрыл дверь спальни и ушел. Пусть спят.
         В гостиной у неубранного праздничного стола мерцал забытый телевизор. Шли старые мультфильмы. Алексей наложил в тарелку салата оливье, холодца, свеклы, щедро плеснул в рюмку водки - после напряженной ночи хотелось расслабиться:
         Ну, с Новым Годом!
         Взгляд Алексея вдруг скользнул по экрану и застыл. Рюмка с невыпитой водкой замерла у губ.
На экране шел мультик, старый, еще советский мультик - папа Лис в смешной шляпе нежно прижимал к себе свою старую игрушечную машинку-грузовик и счастливо улыбался, зажмурив глаза-бусинки.
 
Конец.