Новые сказки об Италии

Новые сказки об Италии

Более ста лет назад Алексей Максимович Горький начал публиковать цикл рассказов, написанный в жанре путевых заметок и наблюдений, впечатлений от своих многочисленных поездок по Италии под общим названием “Сказки”. Несколько позднее они легли в основу глав его книги “Сказки об Италии”, опубликованную без цензуры и в отдельной авторской редакции только в 1923 году. Честно говоря, сколько ни заставлял себя прочитать это произведение от начала до конца, сил хватало лишь на несколько страниц. Видимо, не дорос еще.

Но идея этой задумки мне запала в душу давно. И все бы ничего, да за текущими делами, то одно, то другое, просто не было случая собрать разбросанные во времени и пространстве истории, разнящиеся по настроению, темпераменту и интонациям, объединенные одним обстоятельством – местом случившегося или выдуманного – неповторимой Италией.

Ныне, когда неожиданные обстоятельства и незримая нависшая над нами угроза собрала семьи вместе, когда многие оказались отрезанными от внешнего мира, испуганными неопределенностью будущего, когда матери, прочитав детям сказку, с тревогой целуют их в лоб в надежде не распознать в тепле пригревшегося под одеялом ребенка стремительно растущую температуру, чего я всем искренне желаю, вероятно, настало время их изложить на бумаге.

Ведь должен же кто-то рассказать и Вам сказку на ночь. Чтобы крепче спалось.

И в добавок, уж простите меня уважаемый Алексей Максимович, что тревожу Вашу светлую память столь бестактным заимствованием названия Вашего произведения. Я возьму и эпиграф. А он звучит так, как мне кажется, крайне удачно и в тему: “Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь”. Ганс Христиан Андерсен.

Можно быть свидетелем, но проглядеть истину, стремиться к предначертанному, но оступиться на ровном месте, погнаться за мечтой, положив на это всю свою жизнь, и не добиться цели, хотя счастье, оказывается, было рядом – только оглянись и протяни руку.

В этих отшлифованных памятью и жерновами времени историях с набитой сюжетной колеей и покрытой придорожной пылью моралью внезапно находится повод для червоточины в сюжете, поскольку в основе рассказа всегда стоит Герой.  Это-то обстоятельство и вносит беспорядок в привычный ход вещей, путает правду с вымыслом, заставляя вновь и вновь возвращаться к самому началу книги, так и не сумев осилить с десяток страниц. А касаясь потертого корешка книги вновь, каждый раз понимать сюжет заново. Не потому что выцвела бумага или слиплись страницы – просто само время изменило Вас. Итак…

Золотой ключик.

“Guai a quei ragazzi che si ribellano ai loro genitori,
  e cheabbandonano capricciosamente la casa paterna.
  Non avranno mai bene in questo mondo;
  e prima o poi dovranno pentirsene amaramente.”

“Горе детям, которые восстают против своих родителей
  и покидают по собственному неразумению отчий дом.
  Плохо им будет на белом свете;
  рано или поздно, они горько пожалеют об этом.”
                                                          Карло Коллоди

– Петров, ну ты, наконец- то сможешь нам повторить по памяти итальянский алфавит? – луч яркого сентябрьского солнца прорывался в класс через неплотно задернутые шторы и рассекал косой чертой темно-зеленую доску. Несмотря на наступившую осень, сердце еще грело летнее тепло.

– Эй, би, си… – сухая тряпка была источником густой меловой пыли, въевшейся в кончики пальцев.

– Эй… хоп, хей, лай-ла лэй, Петров, – уже немолодая и тучная Ольга Николаевна, положив указку на стол, с тяжелым выдохом села на стул, близоруко вглядываясь в невысокого ученика – Где вопросы, где ответ?…- что ни говори, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего, руки ее потянулись к раскрытому журналу. – Какую неделю уже учим?

Вопрос растворился в абсолютной тишине, в которой, казалось, был слышен даже ритмичный стук собственного сердца.

– Скажем Петрову спасибо, возвращайся на свое место, и для Виктора, специально, вспомним, – продолжала Ольга Николаевна неспешно и зловеще, – что нам всем очень и очень повезло, поскольку итальянский алфавит, в отличии от других основных европейских языков, Петров, специально для таких неучей как ты, имеет всего двадцать одну букву. Всего!

Виктор молча стал разглядывать обложку учебника, пытаясь не замечать нависающую над ним тень, отбрасываемую приближающимся преподавателем.

– “А”, Петров, просто “А”, как пишется, так и слышится – кончик указки коснулся его рук – Ни “Эй”, ни “Ай”, ни “Ай-яй-яй” и никак иначе. Обычное А…–  Скажи: “А-а-а…”

Спустя годы он часто вспоминал это “обычное А”. Эта буква так и не сыграла никакой определяющей роли в его судьбе, как, впрочем, весьма заурядный институт и никому не нужный невыученный итальянский – милая блажь престарелых родителей, наступающих друг другу на ноги во время медленных танцев под пластинку Тото Кутуньо на дачной веранде, куда их некогда приглашали друзья детства. Предки всегда стремятся отыграться на детях в части своих нереализованных пристрастий. Теперь уже их не стало – друзей, и дача та давно продана. Отец, Владимир Петрович, тщетно надеялся разглядеть в Витюше подающего надежды ученого, но тот, напротив, встал на путь изворотливой чиновничьей карьеры, пользуясь малейшей возможностью занимаемого им места в части получения любого дополнительного дохода на стремительно растущие аппетиты набирающего обороты, растущего вширь организма. Он быстро встал на ноги, окреп и не только в плечах, стал многое себе позволять – от ресторанов до ипотеки, вошел в круг ему подобных, сбивающихся в веселые компании для поездок на курорты и походы по кабакам.

И этот самый момент, когда он уже было поверил в то, что его ракета успешно взлетела, и можно спокойно пожить в свое удовольствие, по Витину душу пришел вызов в следственные органы, в части ряда дел и проектов его непосредственного начальника, внезапно ушедшего на пенсию пару месяцев назад. “Прикроем, Витя, не боись,” – его неизменный оптимизм, который грел ухо даже через телефонную трубку, внезапно сменился фразой на том конце о временной недоступности абонента. Виктор не на шутку струхнул.

На первом разговоре там, где надо, ему пояснили разницу между опросом и допросом, молодой человек с совершенно невыразительным лицом, встреть такого в метро - не узнаешь, и через пять минут говорил с ним медленно и нарочито вежливо, глядя через Виктора насквозь, словно его в этот момент и вовсе не было в кабинете. Когда следователь встал, Витя обратил внимание на его ботинки, по три косаря зеленью…каждый, не меньше того, и логотип очень недешевой торговой марки на пряжке ремня – в чем-чем, а в этом он начал разбираться к тому времени. Все это убивало призрачную надежду на хэппи энд.

Время шло. Его явно “мариновали”. Приглашения на встречи стали носить регулярный характер, хотя ничего кроме этого не происходило: с него не брали никаких подписок, не выдвигали никаких требований. Календарь, тем временем, совершенно неожиданно, начал стремительный отсчет последних дней уходящего года.

Однажды поздним ненастным вечером, когда на душе было особенно мерзко и муторно, раздался телефонный звонок: “Слушай, Витюня, – в трубке заикался слегка нетрезвый голос Игорька, прорывавшийся сквозь шум ресторанной какофонии. – Тут у нас такое дело – Михеев с поездки в горы соскакивает, проблемы с женой, с Ленкой, что-то по женской линии, скидывает тур за полцены.  Давай, не жми очко, поехали катанем…навстречу ветру и судьбе”.

“А что? – подумал Виктор. – Mожет, это в последний раз… Если дело не закроют, а его точно не закроют, то меня самого вполне могут призакрыть. Хрен его знает, что там шефуля напел – пенс поганый, особенно, если маячат реальные застенки. А он не Монте-Кристо, молчать не станет, сольет всех с потрохами”.

И второго, рано утром, с дрожью в руках и ногах, пройдя в Домодедово паспортный контроль, Виктор накатил в баре сразу две стопки “вискаса” без закуски:

– Либертэ! – резюмировал он, расплачиваясь, докладывая тысячу рэ поверх чека. – Возражения даже не принимаются!

Официантка и не думая сопротивляться чаевым, тщательно протерла за ним стол несвежей тряпкой. А дальше все закрутилось и завертелось, не столь отчетливо помня как, но плечом к плечу со всеми, общим гуртом, немного передохнув от алкоголя на месте F, зафиксировав постоянно падающую голову между креслом и иллюминатором, к поздней ночи он оказался пляшущим возле огромной черной акустической колонки, из которой гремела музыка.

В помещении было душно, кругом слышалась итальянская речь, смысл слов он не мог понять. И даже не пытался. Вспышка стробоскопа высветила из темноты симпатичные женские очертания, густая копна голубых волос коснулась его щеки: “Крашеная, но это даже ничего, пусть будет крашеная”. После второй вспышки он отчетливо понял что их траектории неизбежно пересекутся этой ночью, уперевшись животом в что-то теплое и упругое: “Гив ми э кей фром е рум”. Виктор был стремителен в своем порыве как эскадронный эсминец в кильваторном строю, он следовал самой верной прямолинейной тактике прохождения минных полей. В женской руке блеснул металлический ключ с деревянной биркой и медленно опустился в нагрудный карман его рубашки. Не видя ничего вокруг, он ощутил кожей через ткань, насколько ключ был холодным…

***

Проблеск в скомканном бредом сознании случился в следствии какого-то шума и неясного движения у входной двери, он, долго всматриваясь в темноту, пытаясь понять, где оказался и каким образом сюда попал. Голова раскалывалась, распухший язык совершенно не слушался.

– Ну, что, Виктор Владимирович, допрыгался, как я посмотрю, – послышался тихий писклявый голосок, – вот, до чего довела тебя кривая дорожка.

Виктор лежал посереди широкой двуспальной кровати, широко раскинув руки, в рубашке и одних трусах. У подушки, на нерасстеленном одеяле почему-то стояла пара его горнолыжных ботинок, раскрытый замок больно упирался прямо в правое ухо. Ноги в тонких носках совершенно заледенели, из полураскрытой форточки задувало горной морозной свежестью.

– Ты кто? – хотел крикнуть Виктор в пустоту, пытаясь оторвать голову от подушки. Получилось издать хрипучее:”Гы хо”.

– Гыы ыо? – рука сама собой сжала скользкий пластик ботинка.

– В иных обстоятельствах, – продолжал голосок из темноты, – я бы представился твоей совестью, но, поскольку совести у тебя нет и никогда не было, то могу тебе показаться воочую.

У двери что-то зашевелилось и на стене проявилась тень огромного монстра, спроецированная светом полной луны, внезапно показавшейся из-за облаков.

Виктор весь съежился от ужаса, хмель на мгновенье отступил, оголив для пронизывающего страха все нервные окончания разом.

– Очч!...пшел прочь! – собрав все оставшиеся силы, он кинул лыжный ботинок в темноту.

На миг все затихло.

– Глупо, очень глупо, – пропищало что-то в темноте. От колышущейся на обоях тени отделилась малая ее часть, что-то весьма неприятное, отдаленно напоминающее большого таракана. – Энтомофобия, как вы знаете, никогда не была признаком большого ума. Не попал, и на том спасибо.

– Ты еще и говоришь? – рука Виктора вновь потянулась за вторым ботинком, но все попытки привстать ни к чему не привели – ноги ниже поясницы его не слушались.

– Так-то будет лучше для всех, – подытожило крупное насекомое, сидящее на стене под потолком, где-то в полуметре над входной дверью. – Дай тебе волю, все разгромишь тут. Бедный отец!.. Владимир Петрович, души в тебе не чаял, все силы в тебя вкладывал, душу, старался, как мог… Репетиторы, за курсы платил, на двух работах корячился.

– Ты кто, животное? – Виктор пытался как-то освоиться в этой форме собственного бреда. Он понимал, что психика дала сбой, алкоголь и стресс сделали свое дело, теперь главное – не поддаваться химерам собственного сознания, выдержать натиск галлюцинаций.

– Это ты – животное, я же, просто, Говорящий Сверчок, живу в этом здании более ста лет, но таких придурков как ты, честное слово, за свою жизнь доводилось встречать не часто… Ничто не может сравниться с родительским горем. Дожить до такого, на излете земного пути… Ты когда звонил им в последний раз, мерзавец?

– Я тебя грохну, сука, – Витя шарил по покрывалу ладонями, второго ботинка рядом не оказалось, единственным, что попало в руку, был подключенный к зарядке планшет. Он уже почти его кинул, но в последний момент остановился. Планшет был относительно новым и очень недешевым.

Взвизгнув, Сверчок исчез в темноте, в тот же момент дверь без стука молча вошли две сгорбленные фигуры, встав у изголовья кровати. Петров явно ощутил приторный мускусный запах, растворяющийся в комнате и тихое зловещее шуршание перьев. “Держись, – говорил ему внутренний голос, – это все не по-настоящему”. Огромные желтые глазницы уставились на него в упор, лунный свет их окошка сверкнул на длинной лакированной маске, скрывающей лицо, на подобии масок средневековых эскулапов.

– Ну что, коллега, ваше мнение? – нисколько не смущаясь присутствием Виктора, начал свое неспешное рассуждение первый гость. – Сомневаюсь, что больной дотянет до утра.

– Знаете, – подхватил разговор второй гость сиплым низким голосом, – то, что он еще дышит, мне кажется, уже само по себе невозможным. Организм борется, так сказать, цепляется за жизнь.

– Стремительно развивается паралич – это необратимые процессы в организме, тело уже почти полностью одеревенело. Обратите внимание – ноги потеряли чувствительность, – он ткнул тростью правую коленку. – Сами видите, реакция отсутствует… А изменения на лице: нос удлинился и вытянулся, как у покойника, глаза ввалились – он не жилец.

– Вероятно, ему поможет это, – перед лицом Виктора показался огромный шприц с толстой иглой.

– Зря тратим время, коллега. Зовите лучше санитаров, да и пора, пожалуй, по домам, мой друг, потрудимся ради живых, в данном случае круг жизни обречен замкнуться. – огромные глаза вновь уставились Петрову в лицо, два холодных зрачка, которые пытаются заглянуть в самую душу. Он их узнал, от чего нестерпимо захотелось кричать. Но воздух в легких внезапно кончился.

– Угу, – молвила темная фигура, отворачиваясь в сторону ритмичных шагов, доносившихся из коридора, после, словно закашлявшись, повторяя несчетное количество раз, – уху-уху-ухуууу.

Дверь вновь распахнулась, в номер вошли четыре огромных черных кролика, несущих на плечах небольшой лакированный гроб.

– Карета подана, Виктор Владимирович, пэрррсонально. Упакуем Вас бизнес классом. – вновь пропищал из темного угла комнаты противный Сверчок.

 – С почестями и финальным салютом, не откладывая в долгий ящик, простите за невольный каламбур – не стоит откладывать то, во что предстоит сыграть. Не правда ли? Хе-хе.

Кролики попытались развернуть гроб, сосредоточенно сопя и мешая друг другу при этом, тяжело дыша на Виктора чем-то несвежим толкались, оттаптывая друг другу лапы.  На боковой стороне его блеснула бронзовая табличка, с выграверованными на ней заглавными буквами: “П-Е-Т-Р-О-В”.

Последний крик, который он издал, походил более на последний выдох, с его окончанием, казалось, душа, порвав тонкую едва заметную в монохромно белом, рассеянном свете луны пуповину, устремилась прочь в открытую форточку, к величественным горам, укутанным фатой невесомых облаков, застывших на какое-то мгновение, – печальным свидетелям конца одной формы человеческого бытия и рождения новой, эфирной, чистой и искренней, влекомой в неизведанную даль прочь от ставшей привычной и уютной телесной оболочки.

И в этот момент силы бороться кончились, воля ослабла, Виктора охватила внезапная радость, и он провалился в небытие.

***

Очнулся он от непрекращающегося булькающего вызова Скайпа на его планшете. Витя лежал все также на кровати на пронизывающем сквозняке, выстуживающим номер, однако был он весь мокрым, тело изнывало от жара, словно его подрумянивали на углях, едкий пот, стекающий по лбу с мокрых волос, щипал глаза. Звонок не прекращался.

Виктор с трудом взял планшет в руки и попытался понять, кто проявляет такую незавидную настойчивость среди ночи. Вызов шел от абонента с именем “Крестная”, что было удивительным в двойне, поскольку за ней просто никогда не водилось звонить первой, да и среди ночи–это было просто исключено. Вероятно, что-то стряслось. На какой-то момент у Петрова екнуло сердце – вдруг, что с отцом, он его даже не поздравил с Новым годом, как-то в этот раз не получилось.

Сначала на экране видео звонка была пугающая бездонная пустота, напоминающая колодец, после в глубине ее Виктор разглядел одинокую старушечью фигуру в неопрятном замызганном халате, с клубком жидких седых волос, собранных в редкий клубок на затылке, шатко держащийся на одной заколке. Это была не крестная.

Женщина стала разворачиваться. Неспешно, словно не желая его видеть.

– Здравствуй, Петров, – в начале он не понял кто это, – ну, что, гляжу, не признал.

На него пристально смотрело сморщенное старушечье лицо с чавкающим ртом, лишенным почти всех зубов, от чего речь ее казалась невнятной.

– Ну, что замолчал, похоже, вспомнить ты меня не желаешь?…– сказала старуха, изображая на лице некую гримасу на подобии улыбки.

– Ольга…Ольга Николаевна? – неуверенно предположил он.

– Память вернулась! – сказала она – хоть чего-то, да, не забыл. Это всех нас радует.

– А как же крестная, ничего не понимаю? – засуетился Виктор.

– Уж извини меня старую, по-другому до тебя и не достучаться, – продолжала учительница, – я просто так бы и не стала тебя беспокоить, только дело такое, она слегка замялась, – не смогла иначе. Хочу, вот, тебя отблагодарить.

– За что, Ольга Николаевна, я, как-бы…точнее, мы с вами очень давно не виделись?

– Это так. Но помнишь ту коробку конфет, которые ты мне передал через наших ребят на прошлый день учителя? Не этот, что был, а год назад? – спросила она не громко.

– Ну, да, что-то такое было.

– Конфеты были просроченные, но дело не в них, – она закашлялась, закрыв рот скрюченной старческой ладонью, – в коробке внутри лежал конверт с деньгами. Три тысячи долларов сотенными купюрами… Я понимаю, что ты этого не хотел, вероятно, ошибся, недоглядел. Возможно, тебе передают много подобных подарков, что ты их и не считаешь.

– Я не знал что там.

– Сначала я пыталась тебе их вернуть, – будто не слыша его, продолжала Ольга Николаевна, но сделав пару тщетных попыток связаться с тобой, решила потратить эти огромные деньги на лечение.

Она через экран планшета, нерезкую картинку, пристально посмотрела ему в глаза:

– Благодаря чему прожила на этом свете еще почти полтора года. Знаешь, Петров, не желая этого, ты мне случайно подарил несколько месяцев жизни…

Неожиданно для самого себя Виктор почувствовал, что глаза его увлажнились слезами. Он не помнил, когда это случалось с ним в последний раз, может в далеком – далеком детстве?

– Ты сделал для меня удивительный подарок – продлил мою жизнь, позволил завершить начатое, выполнить многое из того что хотела, на что и не надеялась. Спасибо тебе…Витя.

– Ольга Николаевна, простите меня, – Виктор рыдал, глядя на собеседницу, не отводя глаз и не стесняясь своих слез. Горло его схватывали спазмы, его трясло, и не было таких сил, которые бы позволили ему прервать этот разговор.

– Есть только один момент, – продолжила учительница, – не дающий мне спокойно уйти на покой, знаешь, некий вопрос профессиональной этики, если хочешь, уж, не уверена, поймешь ли ты меня.

Он молчал в ответ, не способный произнести и слова.

– Знаешь что, Витя, – сказала она с нотками сомнения в голосе, – а помнишь ли ты на память итальянский алфавит?... Давай-ка успокоимся, не будем сильно убиваться по пустякам, к доске я тебя уже все равно не вызову, поскольку уже сутки как умерла.

- Итак, Витюша, дорогой, скажи мне, как читается первая буква?….

***

…А-а-а… Дверь снаружи отперлась несколькими поворотами ключа, в проеме показался радостно встревоженный Игоряша:

– Да, брателло, ну ты вчера отжег… Что-то ты не очень рассчитал свои силы, устроил в баре такой раскардаш, что хозяева отеля хотели полицию вызвать по твою душу, – он возбужденно заулыбался, – посуды побил ты немало, кому-то в щи заехал, словом, показал всем кто в доме хозяин. Молодца…Чтобы не доводить до греха, мы с пацанами тебя в твоем же номере на ключ заперли, – он держал в правой руке золотой ключик с номером комнаты на деревянной бирке, – так что, все, дружище, свобода. Приводи себя в порядок и на завтрак – склоны ждут своих героев.

Он подошел к покосившемуся зеркалу и положил ключ на журнальный столик.

– Через пятнадцать минут внизу в ресте, не опаздывай… с тебя по бутылке, каждому, буйный ты наш,– крикнул выходящий прочь Игорь.

Витя с трудом сел на кровать. Состояние было по меньшей степени странным, перед глазами плыла облачная пелена, сердце стучало на повышенных оборотах, отдавая при этом тупой болью в висках. Он со второй попытки поднялся с кровати и, придерживаясь рукой о стену, пошел закрывать дверь.

В коридоре, напротив его номера, стояла стройная синевласая девушка, та самая, которая вчера передала ему ключ. Он почувствовал это сразу, поскольку есть в мире та невероятная химия, позволяющая без ошибки опознать человека среди сотен, тысяч подобных. В руках она держала его брюки.

– Хэлло, – пробормотал Виктор. – Ми сорри… Он неловко подтянул пальцем свисающие трусы.

– Привет, можно мне войти? – ответила она неожиданно по-русски. Виктор отпрянул назад к растерзанной кровати, а она, бросив на пол брюки, разместилась в кресле.

– Я - Лена Михеева…жена, если можно так сказать, Михеева, у которого проблемы по женской линии, если помнишь, – начала она неспешно, внимательно рассматривая обескураженного Петрова, – меня тут никто не знает, поскольку Михеев, в свое время, так и не удосужился меня представить дружному коллективу своих – она на мгновенье задумалась – … единомышленников. А теперь ,– понизив голос, – знаешь, ему и подавно, совсем не до представлений. Он начал новую для себя, совершенно иную и непохожую на прежнюю жизнь. – Лена широко и радушно улыбнулась безупречно ровными белыми зубами.

Виктор молчал, его воспаленный мозг не успевал обрабатывать информацию. Одно он понял – Лена была неестественно красивой и дорогой, словно ботинки и ремень следователя. “Какой бред, это все еще сон, страшный бредовый сон…” – крутилась в его мозгу одна и та же фраза.

– Вчера ты многое, что себе позволил, – произнесла она, сделав ангельски-невинное лицо, доставая смартфон,– вот, смотрю на все это, Виктор, просто удивляюсь, как все это может сочетаться в одном, с вида, нормальном человеке? – продолжала Лена перелистывать фотографии ухоженными пальцами.

– Вот, к примеру, любо-дорого посмотреть:  шприцы, очень любопытные препараты, где, спрашивается, такое в Италии можно достать? Большой вопрос. И открытый. Или с собой притащил?

Она зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони.

– Ой, прости, пожалуйста, ночь выдалась непростой, сам понимаешь, – сказала она, поднимая рукав блузки, – видишь, вот, каких ты мне синяков тут разоставил. И как все это прикажешь понимать? Может, в полиции что-то подскажут? Это же еще на пару недель даже в сауну не войти…Но, ты за меня не переживай, Витя, были бы кости, а мясо, оно, нарастет, а вот что с твоими истыканными венами делать будем? С этой красотой как правильно поступить?

Тяжело вздохнув, она встала, подошла к окну и улыбнулась сияющим горам своей по-детски искренней, очаровательной улыбкой, зажмурившись от солнечных лучей.

– Как тепло, совсем и не скажешь что январь… А ты, Петров, подумай, не будь ослом, спешить нам с тобой некуда, формируй взвешенно свои предложения и пожелания на свою дальнейшую жизнь! – резко повернувшись к нему, она захлопнула окно шторой. – А пока, знаешь, пожалуй, накорми меня завтраком, что-то я проголодалась.

… И тогда Виктор закричал во весь голос.

© jeejee.it 2020

Подыскивая картинки к этой истории, я не смог отказать себе в удовольствии поделиться с Вами огромной радостью от неожиданно увиденных в каком-то книжном магазине Рима иллюстраций к бессмертной сказке Карло Коллоди. Уже позже, порывшись в интернете, я нашел имя этого блестящего художника –  Роберто Инноченти и его суждения о живописи и искусстве: «Фактически, пока не было Моны Лизы, никто не замечал ее отсутствия. Она не была нужна. Я так же создаю то, что не нужно. Никто не понимает, что иллюстрации нет, если она еще не нарисована».

Я очень рад тому, что эти иллюстрации есть. Не скрою, был бы благодарен судьбе, если когда то мне бы повезло выпить с художником по чашечке кофе. Думаю, нам было бы, о чем поговорить.

Роберто 16 февраля исполнилось 80 лет. Дай Бог ему здоровья.

Предыдущая сказка>>>