Парамонов и сингулярность

Внизу у подъезда встретились двое. Один докуривал, пристально правым глазом вглядываясь в экран телефона, левый он прищурил, видно попал дым, - второй выносил мусор.

– Привет, что-то давненько, как здоровье? – начал тот, что вышел с мешком.

– Рад видеть, – оторвался второй от экрана, не вынимая сигарету из губ, – живем в ритме страны, в глубоком драматизме, адаптируемся потихоньку. Да, кстати, ручкаемся или как?

Второй, что с мешком мусора, молча развел ладони, небрежно облаченные в тонкие резиновые перчатки, с кончиков пальцев безвольно свисали длинные латексные окончания, а между растопыренных пальцев образовалась полупрозрачная перетяжка, словно на лягушачьих лапках. Пот собирался в ложбинках ладони скользкими неприятными лужицами. “Непросто хирургам, так вот по нескольку часов, да еще и резать.” – мысль сострадания к лишениям посторонних придавала сил. Тут же нестерпимо зачесался нос, но, понятно, что нельзя трогать. Нужно терпеть.

– У.. Понял,  – невысокий мужчина в длинном плаще сделал финальную затяжку, при этом, манерно наклоня голову набок, двумя пальцами стрельнул бычком в урну.

– Точно, – сказал он, с нескрываемой патетикой, вероятно, сам себе.

– Говорят, ты был на карантине? – его ленинский лукавый прищур должен был сопровождаться дружеским похлопыванием по плечу, мол, знаем-знаем. Но этого не последовало. Видимо, где-то в глубине души собеседник боялся тактильных контактов с приехавшимтутнепонятнооткуда.

Тот, что с мусором, считал неловкую невербальную интонацию, и его многозначительное молчание так и орало в гулкую пустоту двора: “Как же так… и настолько цинично. Смотрит как на прокаженного, а сам-то носом шмыгает..”

Ускользнувший от рукопожатия, в добавок, закашлялся, сплюнув на криво уложенную тротуарную плитку.

– Кашель курильщика, – констатировал он. Вышло, как то, не убедительно.

В небе разгоралась невероятная предзакатная феерия: облака, подсвеченные скрывшимся за соседними домами солнцем, были вспороты последними острыми лучами и теперь из ран небосклон неспешно заливался густой кровью. Места проколов притягивали к себе тонкую марлю небесного конденсата, лишь инверсионные следы от редких пролетающих самолетов, словно порезы катаной, были, скорее, актом милосердия – вечер умирал безболезненно и скоротечно раньше, чем из вспоротого мироздания на головы двум, одиноко стоящим под небесным подбрюшьем, посыпались молодые незрелые звезды.

– Позвонил бы, мы тебе коньячку на коврик бы принесли, – тот, что в плаще, словно пытался сгладить неуклюжий полунамек. – Знаешь, а мы тут все хлорочкой, так, слегка обработали, лишним не будет, а то, сам понимаешь, тут доставка, каждые полчаса, то на великах, то на кривой козе. Что они там, где живут, какими руками все хватают. Так что решили, слегка, того, зачистить территорию.

– Желтые жилеты, ехарный бабай, – второй, что повыше, подошел к мусорному бачку и опустил в него мешек, позже, немного подумав, снял с истекающих влагой рук перчатки и кинул их следом, – да, они сейчас как голуби мира. Что не звонок в дверь – на пороге голубь все жирнее и жирнее прежнего. Так, скоро, они вполне в организованные стаи будут сбиваться… и на юг.

– Хоть и туда. Каждый как может. А ты что, на лыжах выбирался?

– Да, всего-то три с половиной дня получилось, – избавившись от мусора и перчаток собеседник стоял закинув в небо голову, наслаждаясь густым вечерним воздухом, – а потом, как ты знаешь, - суп с котом. И это еще крепко повезло, что удалось свалить.

Ныне, и при всем желании, ни умом, ни аршином: «Осторожно, двери закрываются». Учите язык страны пребывания, как там, у классиков: “Месье, же не манж па сис жур…” И, вряд ли подадут.

– Повторите заклинание, – вечер огласился кудахтающим хохотом. – Ну, не верю, не верю.

В окнах соседних домов зажигался свет. Там теплилась жизнь. Ее особая домашняя форма. За каждым из них – свой микрокосмос, свои страсти, слезы, разочарования, свой описанный детский горшок, своя пересушенная в духовке рыба под майонезом, исключительно своя оптимистическая трагедия в виде тщетной надежды на прощение очередной выплаты по ипотеке или кредита за телефон. Чаще – мокрая от слез подушка и негромкие разговоры сдавленным голосом, чтобы ребенок не услышал. А ребенок, тем временем, чтобы спасти свой неокрепший разум, близоруко ссутулившись, погружается в незамысловатые похождения Масяни на самоизоляции.

– А ты как?

– Что-то у нас в этот раз пошло не так, – тот, что в плаще, поежившись от стремительно надвигающихся сумерек, полез в карман за очередной сигаретой, – мы думали, конечно, в конце марта в Австрию, штрудель, шницель, Штраус, аквадома и прочее, да и кататься в это время одно удовольствие, да, вот, сперва что-то тормознули на почве всей этой информации, потом даже взяли билеты, но, после, все пошло прахом. Вот думаю… – он поднес желтое, дрожащее как у лампадки, пламя зажигалки к кончику сигареты, от чего лицо проступило в сгущающемся мраке плоской неодушевленной маской.

– Глядя на тебя, вероятно, все это даже и к лучшему.

Густой дым сигареты стремился вверх, жертвенный фимиам с первичной, неосознанной формой просьбы. Робкой и не оформившейся, как свеже-вылупившийся птенец – гадкий уродец, протомолекула, борющаяся за жизнь  … И воскури же с жертвенного стола, сделанного из священного дерева шиттим, золотом вверх обращенным... И помести его за завесою, что пред Ковчегом откровения, где Я буду являться тебе.

– …Так что будем с тобой как те два придурка в первых “Елках” приезжать на грузовом лифте на верхний этаж, как на подъемнике, и оттуда, на лыжах, по лестнице…

– На жопе по перилам, – мужчина, приподняв полы плаща, сел на деревянную лавочку, стоящую неподалеку от подъезда, – благо, все почистили. А пенсионерки должны сидеть по квартирам. Правда? Нам они не помеха!

Все вокруг было так, но как-то не так. Пропало то непередаваемое ощущение защищенности и уюта, не было слышно детского смеха, ритмичного стука скакалки об асфальт, звона велосипедных звонков. Собеседник повыше потер мыском ботинка меловую линию неровно расчерченных квадратов классиков.

– А знаешь, тут в заточении, наконец, появилось какое-то время дочитать начатые и брошенные книжки. Ну, чтобы не оскотиниться окончательно, что ли.

– Хм, да, есть такое, ну и что в них?

– В толстой такой красной у Зыгаря в хрониках про Российскую Империю остановился на том месте, где приводятся материалы и газетные публикации времен революции. Знаешь, что интересно? … Вот, случилось что-то эпохальное: Аврора, мятеж, восстание, броневик и прочее, а в газетах ровно ничего, лишь пара строчек. А в остальном – как всегда, про лошадь, которая наехала на господина Н.

– Но, ведь, лошадь-то наехала… – сигарета увенчалась длинным пепельным столбиком на своем конце, который был сброшен на землю ударом кончика пальца, – понимаешь, так проще. Проще осознавать, что ты сделал все возможное: не знаю, там, надел намордник или, как ты, вынес, например, мусор. У тебя пакетик-то малюсенький, – вероятно, он в этот момент, даже повернулся, чтобы отвлечься от своих непростых рассуждений, но в темноте этого не было видно, – ясно, что он - лишь повод выйти из квартиры. Я прав?

Второй молчал, не слыша вопроса. Он вглядывался в глубины московского неба. Туда, где звезды. Ему было страшно, поскольку история – это всегда то, что было не с нами. И только теперь, в какой-то неуловимый миг, наконец, он понял, что История и есть ровно то, что сейчас происходит с тобой. Здесь и сейчас.

В детстве, болея затяжными непрекращающимися ангинами, лежа в кровати с обмотанным шарфом горлом, он брал приключенческую книжку из школьной библиотеки про пиратов, пятнадцатилетнего капитана или Тома Сойера и пытался представить, как он повел бы себя на месте литературного героя – боролся, искал и не сдавался. Он воображал то самое место для подвига ныне, вокруг, его было хоть отбавляй. Но совершать отчаянные поступки ему совсем не хотелось. Сейчас, стоя с запрокинутой головой, он даже не воспринимал себя полным идиотом, хотя таким, со стороны, вероятно и казался.

А, может, не только со стороны. В голове беспричинно и неистово роился улей неоформившихся предложений. Отрывки фраз, разложенные по звукам, транскрипция непонятных слов, ненужные цитаты, внезапно всплывшие из самой глубины подсознания, толкаясь и распихивая друг друга, пытались вклиниться в некий стройный ряд незнакомого текста. Лишь губы молча артикулировали непонятное, проглатывая шумные, взрывные, носовые, одноударные и дрожащие: “Господи, с ними небесными силами помощь и силу, десницу руку Твоею, еще же и пошли, Господи, ризу Твою святую…”

И тут все вспыхнуло вокруг разом, мир наполнился ровным белым светом, не отбрасывающим тени, обволакивающим  все кругом,  – в доме, наконец, зажгли уличные фонари.

***

В первый день Бог создал небо, землю, тьму, воду и свет, попутный газ, чтобы свет и тепло был не только в звездах, где он задействован во вселенском термояде, но и там, куда он поставляется; санкции, чтобы кое-где с этим сразу же начались проблемы, реверсные поставки энергоносителей, с целью доказать пока самому себе, что третий закон Ньютона реально действует, ручку и бумагу, чтобы, убедившись в этом окончательно, написать себе поминалочку, дабы не забыть вовремя создать Ньютона, который изобретет этот закон для других. Он отделил свет от тьмы, для чего прикинул в уме конструкцию черного эбонитового счетчика электричества и серебристое постоянно вращающееся колесико с красной риской как наглядную инсталляцию релятивистской модели вселенной (в тот год, это была наиболее модной тенденцией создания новых миров), не для себя, конечно, больше для благодарного человечества. Особенно ему понравилась именно красная риска как намек на доплер и постоянную Хаббла. Установив счетчик у себя дома, он даже прослезился – старик был не в меру сентиментален. Также Бог отделил желток от белка и зерна от плевел.

С этого все и началось. Так и пошло–поехало.

В тот вечер ему что-то нездоровилось. Нет, не то чтобы совсем, когда лишний раз и не встанешь с постели, и, вроде как, и температура не то чтобы высокая. Просто, настроение, да, оно ну просто никуда. Раньше в такие минуты помогали воспоминания. Ну, согласитесь, сколько всего интересного довелось сделать. Но всегда радовали всякие мелочи: к примеру, заглянуть в любимую коллекцию наскальной живописи и, вдохновившись увиденным, подбросить туда, вниз, чисто по приколу, очередное творение Бэнкси. Милая невинная шутка. Он уже давно понял, что марки и оружие – это не его. Как и “танчики”. Просто не цепляли.

Долгое чтение явно утомляло. Да, еще где-то завалялась подборка календарей Пирелли, но тот, что вышел пару-тройку лет назад, черно-белый, как-то совсем не радовал. Николь Кидман смотрела с фотографии в пол оборота особенно зло и осуждающе. Куда-то исчезла та наивная радость конца семидесятых, гламурный клеш, перетянутые струны и пьянящая свобода.

Он решительно снял очки и безотлагательно решил лечь спать – завтра будет другой день и новые замыслы вытеснят непрошенную грусть. Однако что-то не позволяло расслабиться. Смутная тревога или, скорее, ощущение того, что забыл запереть дверь, выйдя из дома. Какие в открытом космосе могут быть двери? Понимаешь, что ерунда, что глупость – а не отпускает.

Совершенно машинально он взглянул вниз, на Землю. Отрывистые неясные сигналы шли именно с той стороны мироздания. Немного напрягшись, он разглядел молчаливого Парамонова и еще одного человека постарше.

Ситуация была необычной, она окончательно поставила его в тупик. Просто нельзя желать того, чтобы было как раньше. Это бред! Это противоречит не просто базовым понятиям логики, но и основам физики.

– Или нет, – задумался на мгновенье Создатель, – этот Парамонов гараздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В его глазах вновь загорелась тот живой задорный огонек изобретателя. Он вновь подбежал к столу, надел очки и стал рыться в шаткой стопке пыльных папок на тряпочных завязочках.

– А что, если нам подойти к постоянной Планка с позиций сингулярности?

© jeejee.it 2020