«Здравствуй, старина Жюль, — обращаюсь я мысленно к классику приключенческой литературы, — вот и случилось в жизни попасть в ТВОЮ историю». Огромный Боинг Исландских авиалиний открыл свое чрево полуденному северному солнцу и мы спускаемся по трапу, растворяясь в красках и запахах северной страны, сначала чуть слышными за резким кислым тоном жженого авиационного керосина, но с каждой ступенькой вниз, слегка покачиваясь от длительного перелета, все глубже и глубже погружаясь в атмосферу неизведанного. Ботинки соприкоснулись с асфальтом, все, есть касание, мы на краю земли, затекшие от долгого сидения ноги сами несут нас к манящему ориентиру — 66.5622-ой параллели северной широты. И если медведи в песне трутся о земную ось, то Исландия, как маленький медвежонок, — спинкой о Северный полярный круг.
«Говорят, ты был большим фантазером, — продолжаю я свой мысленный диалог с писателем. — Ты умел включать на полную мощность дарованный свыше «воображариум», расположенный в твоей голове, и поток захватывающих историй выплескивался на бумагу со скоростью, которую только могло обеспечить скрипучее и собирающее ворсинки на остром конце перо. Особенно в последние годы, когда ты должен был выпасть из сюжета, на полуслове, сраженный пулей безумца, но случай продлил тебе абонемент земной жизни, упорно настаивая на предопределенном свыше мучительном конце от диабета в полной темноте. Слепота — это как чернильная клякса в твоем мозгу, но даже она не смогла помешать родиться придуманным тобой книгам».
На черной ленте траволатора стал появляться багаж. Чемоданы и рюкзаки выезжали навстречу своим хозяевам, они казались одухотворенными существами, а не предметами, приветливо помахивали багажными ярлычками, как на показ выпячивая блестящие, обтянутые пленкой, бока на поворотах транспортера, толкаясь, создавая пробки и даже порой сбрасывая с ленты бесформенные и неказистые особи. Терминал загудел от людской толпы, медленно растекающейся по парковкам, стоянкам, такси и автобусам. Еще одна группа жаждущих увидеть местные красоты растворилась в звенящем серебре северной бессонницы — белом тюле полярного дня.
«Я не верю, что ты все это придумал», — упрямство заставило снять с плеча рюкзак и подойти к газетному киоску. За холодным стеклом витрины, среди сотен открыток с истошно отфотошопленными фотографиями местных ледников, гейзеров и вулканов, среди плакатов и постеров, с которых весело улыбалась приезжим сама госпожа Гвюдмюндсдоуттир, а проще — Бьёрк, незаметно в углу лежала маленькая книжечка в бумажном переплете — Jules Verne «Journey to the Center of the Earth» стоимостью 695 исландских крон. Отдав несколько купюр, предварительно обменянных в аэропортовом обменнике, я получил книгу и сдачу. На ладони лежало несколько монет, которые трудно было назвать мелочью. Особенно понравилась монета достоинством в десять крон, с отчеканенной на решке стаей рыб. Детальное рассмотрение не дало уверенности, что это — треска или лосось. «Наверное, это селедка», — c этой мыслью, подхлестнувшей позабытое в текущей суете спящее чувство голода, я открыл первые страницы: «Chapter I “My Uncle Lidenbrock…”».
Как дальше строить свой рассказ? Бить на главы, вести читателя за собой, как верного компаньона, описывая ему в деталях витиеватую канву двухнедельного путешествия по побережью Исландии, в ходе которого не только удалось объехать остров, как говорится, вдоль и поперек, точнее вокруг по направлению против часовой стрелки, с регулярными длинными радиальными автобросками в центр острова? Зачем?
Вот у Вас, да, да, именно у Вас сейчас на плите подгорает котлета, а вот к Вашему компьютеру, сзади неслышными шагами уже подкрадывается злой начальник.
Сейчас век междометий. Это Набоков мог позволить себе формировать эфирные образы в голове у читателей, не пользуясь при этом смайликами — легко и завораживающе играя воображением, визуализируя сюжет одним только словом, а порой и знаком препинания. И вот уже Наталия Солженицина обстругивает классические тексты до некоего бестелесного скелета, а Анна Каренина издается в комиксах.
Не будем заниматься сочинительством и отрывать людей от повседневной круговерти. Намотав более четырех тысяч километров по Исландии, сделав приблизительно столько же фотографий, можно не утруждать себя писательством. Вот снимки и ниже, мелким курсивом — подстрочник, который можно и не читать, или возвращаться к нему с любого места и по случаю, так, случайно, даже в метро, нечаянно заглянув в бликующую рамку планшета у соседа, случайно, боковым зрением, как бы невзначай…
И только один рассказчик все же постарается вам что-то рассказать понятно, последовательно и связанно об этом удивительном месте, да, это он, старина Жюль. Если Вы, конечно, удосужитесь открыть его книгу.
Химия и Жизнь
Если задаться некой эмпирической моделью планеты Земля, взяв за основу два мягких и округлых полушария человеческого зада, то место, где расположен анус, будет в действительности и по достоинству занимать Исландия. Причем наиболее точной эта аналогия будет в те минуты, когда обладатель столь понятной и наглядной модели страдает расстройством желудка. Действительно, количество всего извергающегося, бьющего столбом, ароматно пузырящегося и просто выделяющего зловонные газы на единицу площади потрясает воображение. Порой просто трудно ступить на землю, не рискуя попасть в различные фракции (той или иной свежести) продуктов жизнедеятельности нашей планеты. По сути, это именно так, и десятиметровый столб кипятка, бьющий буквально из-под ног с завидной периодичностью, вызывающий истерический визг у собравшихся вокруг него туристов, к здоровым проявлениям не отнесешь, как и многочисленные лужи клокочущей массы, трактуемые в случае предлагаемой эфемерной теории, не иначе как проявления острой геморроидальной лихорадки. Но людям это нравится. И они тысячами, бросив все дела и оставив далеко дома свои проблемы, незамутненными детскими взорами детально рассматривают все фрагменты и детали тектонических потугов.
И все бы ничего, если бы приезжие, рискуя своими жизнями и беспечно полагая, что сгореть в гиене огненной, провалившись под землю — удел беспросветных грешников и атеистов, только смотрели бы на непрекращающийся земной метеоризм — еще полбеды, хуже, когда они с удвоенным рвением начинают все ЭТО намазывать на себя, неистово втирая в хлипкие чресла, забыв одну из притч, и словно не им было сказано: «Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». Но, воспаленный жаждой халявного исцеления, разум глух к великой мудрости.
Несомненно, апофеозом всей этой нечеловеческой глупости за собственные деньги, так сказать, чистилищем душ и их кошельков, голгофой здравого смысла, является Голубая Лагуна. Человека здравого уже сразу бы насторожило само название, поскольку на вопрос: «Где ты был?», вот так с хода, с гордостью ответить… Ну, как-то не совсем получается, дабы не услышать резонное: «А чем там занимался?».
Но, чу! Вот они, полумертвые немецкие пенсионеры, обмазавшиеся в этой грязевой луже сероватым дерьмом с ног до головы, надышавшиеся сероводорода, как восставшие из ада, цепочками пробираются к выходу термального комплекса. В глазах у них уже светится дьявольский огонь, сердца бьются в безумной агонии общего перегрева, руки трясутся, но лица, а скорее, нечто, подобное посмертным маскам, излучают здоровье и умиротворение. Аллилуйя! И, унося в эпидермисе и под ногтями частички местной грязи, а в сердце — внеземную благодать, очередной переполненный туристический автобус отъезжает по направлению к аэропорту, оставляя в топком глиняном болотце все свои болезнетворные бактерии и микробы. Для кого? Да для вас же, дорогие мои.
К морепродуктам
Вы не хотите купить остров? Хотя бы маленький? После глобального дефолта местного значения, когда по каким-то непонятным причинам Россия так и не прикупила этот островок (Исландию) вместе с военной базой в Кьефлавике, говорят, сделать это стало несколько проще. А зря! Это я не Вам, а им, покупающим футбольные клубы и пришедшие в упадок, отслужившие свой срок заводы по всему миру. Исландия намного круче.
И вот мы едем на небольшом суденышке на маленький южный островок, прильнувший к подбрюшью южного побережья. Тысячи птиц, облюбовавших местную ривьеру, и есть цель нашей поездки. Остров этот частный, до конца мы так и не поняли, он в собственности или в длительной аренде, но как бы там ни было, один квадратный километр скалы, торчащий из моря, в часе хода от берега является наделом, если хотите — дачным участком небедной, по местным понятиям, исландской семьи. Почему остров для местных жителей сродни огороду — просто они с него кормятся. На стол идет все, что можно добыть на продуваемых всеми ветрами скалах и, прежде всего, — это птичьи яйца. Как и сотни лет назад, трудолюбивый исландец по утренней зорьке плыл на утлой лодчонке в свой курятник, выбирал в гнездах дюжину гагачьих или каких-либо других яиц и дома, одев фартук и поварской колпак, с полотенцем, перекинутым через руку, отворяя дверь спальни, элегантно спрашивал: «Дорогая, тебе яйца толстоклювой кайры вкрутую или «в мешочек»? «Бенедикт, дорогой», — причем, бенедикт — это, как Вы уже догадались, отнюдь не имя благоверного, а метод приготовления.
Но мы оказались на острове не ради шипящей и плюющейся маслом глазуньи, — нам хотелось понаблюдать и пофотографировать колонию тупиков. Вот что говорит про них «Википедия», которую мы внимательно почитали накануне, цитирую: «Ту́пик (Fratercula) — среднего размера птица семейства чистиковых. (Исчерпывающая информация, сразу все встало на свои места, а я-то думал…) Вес его составляет 440—590 г. От других атлантических чистиковых его легко опознать по ярко окрашенному высокому, уплощенному, почти треугольной формы клюву. Это молчаливая птица, редко издающая хриплый крик», — на этом месте мне представился павлин. «Да… Интересно!» — сказал я про себя, протирая защитный светофильтр телеобъектива.
Разрозненные компашки тупиков стали появляться то тут, то там, но все же, несмотря на определенное дружелюбие и изображаемое игнорирование присутствия человека, по мере приближения к ним они как-то начинали пятиться ближе к кромке отвесного трехсотметрового обрыва, чтобы в случае чего — быстро лечь на крыло. По своему внешнему виду это — некая сборная конструкция с основанием от пингвина и клювом от попугая, а форма клюва, раскрашенного природой как рыболовный поплавок, действительно напоминала очертания носика саперной лопатки, оправдывая еще одно прозвище схожего родственного семейства этих пернатых — «топорки». Этим удивительным приспособлением или модным аксессуаром Господь Бог наделил их неспроста: птички свои клювом роют в тощем наносном с берега грунте норы, в которых, собственно говоря, и живут. Так что норными, оказывается, бывают не только звери, но и птицы. Станешь тут носом рыть землю — погода в здешних местах никогда не балует теплом.
В гагачьих гнездах, спрятанных в невысокой, высоленной морским ветром траве, лежат пестрые бежевато-коричневые яйца в теплой и нежной пуховой подложке. Вот что написал об этом старинном промысле Жюль Верн в своем произведении: «В первые летние дни самка гагары — род красивой утки — вьет свое гнездо среди скал фьордов, которыми изрезан весь остров, а затем устилает его тонким пухом, выщипанным из своего же брюшка. Вслед за тем появляется охотник, или, вернее, торговец пухом, уносит гнездо, а самка начинает сызнова свою работу. Хлопоты птицы продолжаются до тех пор, пока у нее хватает пуха. Когда же она оказывается совершенно ощипанной, наступает очередь самца. Однако его грубое оперение не имеет никакой цены в торговле, и поэтому охотник уже не трогает гнезда, в которое самка вскоре кладет яйца и где она выводит птенцов. На следующий год сбор гагачьего пуха возобновляется тем же способом. И, так как гагара выбирает для своего гнезда не крутые, а легко доступные и отлогие скалы, спускающиеся в море, исландский охотник за гагарами может заниматься промыслом без большого труда. Он является своего рода фермером, которому не надо ни сеять, ни жать, а только собирать жатву». Но сейчас на дворе век гуманизма и просвещения. Дикость и варварство остались в далеком прошлом. Обычно сбором пуха в исландских семьях занимаются дети. Надо взять из каждого гнезда по чуть-чуть, тогда и птенцы вылупятся и на пуховик за лето можно насобирать. Север есть север, — теплом надо делиться.
Drop Gear
Не ищите этот термин в словаре. Вам не помогут ни Джереми Кларксон, ни Хаммонд с Мейем найти его этимологические и морфологические корни. Его придумал я. Именно в тот момент, когда ручка коробки передач скрипящего и дребежжащего Судзуки Гранд Витара выскочила в нейтраль при подгазовке в третий раз на полном ходу. Про полный ход — это сильно сказано, километров пятьдесят в час, не более, но реакция ехавших следом на мое поведение за рулем последовала незамедлительно — угрожающих размеров американский пикап, с люстрой фар на крыше и колесами, похоже, позаимствованных от «Катерпиллера», чуть было не переехал нас. Дыхание его раскаленного гриля я почувствовал затылком, от чего волосы на голове стали мокрыми то ли от пота, то ли от понимания неизбежности быть нанизанным на чей-то дивный по форме и исполнению хромированный «кенгурятник». Убедившись, что далеко мы так не уедем, живыми, во всяком случае, я развернулся через сплошную и поехал обратно в рентокар.
«Здравствуйте», — с сияющей улыбкой херувима, проявляя всю ангельскую невинность, встретил нас служащий прокатной конторы, выдавшей нам машину какие-то полчаса назад, чудом не отправивший нас на тот свет. Наш диалог пересказывать не стоит, поскольку тирады доводов и аргументов порой хороши напором слов, но не их коннотацией.
В результате проделанной «B2B» коммуникации в руке у меня оказался ключ от старшего представителя самурайского племени Судзуки — XL-7. В тот момент заслуженной победы над несправедливостью и злыми кознями трудно было представить, ЧТО именно мы получили взамен сломанной машины. Где-то в недрах памяти у меня пылилась разрозненная информация о том, что эта модель была разработана изворотливыми японцами, дабы вклиниться в узкую нишу недорогих транспортных средств, предназначенных для транспортировки хрупких двухсоткилограммовых американцев от одного Макдональдса к другому. Но реалии превзошли все ожидания.
На ровной прямой дороге, которых в Исландии предостаточно, машина действовала как упаковка снотворного. Ее низкоамплитудные раскачивания подвески, наверное, специально настроенные из самых гуманистических соображений, дабы вызывать у сидящих на заднем кресле регулярные приступы анорексии, на переднем же проявлялись либо стойкими и ничем не снимаемыми позывами ко сну, что случалось на скорости от 30 до 60 километров в час, либо симптомами хронического токсикоза беременных, которые не отпускали где-то до 120. Быстрее машина, конечно, ехала, но при этом ее бензобак пустел с такой скоростью, что главными вехами пути становились не близлежащие достопримечательности, а редкие автозаправки.
Но, так или иначе, наш четырехколесный баркас отправился в свое плаванье по бесконечно длинному извилистому кольцу Главной Исландской Кольцевой автодороги. А что случалось, когда мы, ведомые почерпнутой накануне в путеводителе информацией о чем-то особенно интересном, лежащем вне асфальта, сворачивали на грунтовку, — поведать могут лишь корешки нервных окончаний в позвоночнике. Только они, к счастью, так и не научились говорить, но если когда-то им доведется поделиться своими ощущениями с чувствительными электродами медицинских приборов, их рассказ, без всякого сомнения, стоило бы безотлагательно выдвинуть на Пулитцеровскую премию.
Сыграем в города?
Китайцы придумали иероглифы. И японцы. Кокудзи и кандзи — это их исконное изобретение. У корейцев — канча. Но продвинутые историки тут встанут на дыбы и растерзают меня — а древний Египет, а письменность майя, пиктограммы и логотипы — это также из этой серии? Что объединяет создавших их — единственное, пожалуй, это ум. Исландцы не использовали иероглифы. Хотя, по слухам, тоже много ели рыбы и морепродуктов. Их слова и названия подобны железнодорожным составам на Транссибе: если на путях показался локомотив, можно смело идти спать, раньше чем за три часа переезд не откроют. Это не значит, что они, скажем так, не умные, просто они живут в другом измерении, от чего мысли и поступки их имеют явно выраженное «красное смещение», поскольку релятивистский эффект Доплера пока еще никто не отменил.
Зато, похоже, именно они придумали сканворды. Поскольку у них уже много столетий проблемы с бумагой — вся она привозная, а слова бесконечно длинные. И полярная ночь, когда хочется добровольно принять криогенную ванну до весны, дабы легче перенести вынужденное безделье, очень способствует коротанию времени за разгадыванием всяких глупостей. Чтобы время прошло с пользой и каждый сканворд отгадывался не менее чем за месяц, исландцы и придумали слова с бесконечным количеством букв.
И еще, чтобы враг не прошел. Это мы в полной мере ощутили на себе, каждый раз проезжая мимо дорожного указателя с названием населенных пунктов, мы невольно вступали в долгое обсуждение, одинакового, но неизменно схожего содержания:
— Скажи, это был Колибумимылитраливальульдур?
— Нет, похоже, Этомынепроезжалибульдур.
— Не может быть, там же четко было написано — Колибумимылитраливальульдур! (машина останавливается с характерным выбросом гравия из под колес).
— Что ты, это был именно Этомынепроезжалибульдур! Сам посмотри на карту. Вот, — ноготь делает длинную канавку на бумаге в месте, где напечатана мелким шрифтом длинная гусеница сливающихся друг с другом букв, — написано… хрен разберешь, что тут написано, кстати, произнеси еще раз, что ты сказал?
— Давай лучше вернемся, посмотрим. — Машина натужно разворачивается и, зачерпывая в приоткрытое окно изрядную порцию меловой пыли, самими же поднятую над дорогой, мы возвращаемся к знаку.
Если Вы оступились, утонули в круговороте событий, сбились с курса или, что хуже, потеряли смысл жизни, — остановитесь, успокойтесь, осмотритесь по сторонам и начинайте учить исландский язык. Поверьте, или лучше проверьте — после первой сотни выученных слов многие казавшиеся ранее не решаемыми проблемы, непреодолимые трудности и препоны с высоты этого опыта покажутся мелкими и незначительными недоразумениями. Просветления сразу не обещаю, но после третьей сотни слов можно будет обсудить и этот аспект.
Двигатель в одну лошадиную силу
Бывают различные модели транспортных средств: гусеничные, четырехколесные, двухколесные, наконец, на воздушной подушке, — все они хороши и повсеместно используются здесь по назначению. Но все же главным и наиболее проходимым для Исландии была и остается местная коренастая лошадка. Если когда-то некий залетный марсианин начал бы изучение Земли именно здесь, в пригорелой снизу и не оттаявшей сверху островной агломерации, то будьте уверены, он вполне справедливо решил бы, что основное и главенствующее население нашей планеты составляют именно лошади.
Местные земли можно смело назвать страной гуигнгнмов, поскольку не надо быть Гулливером, чтобы удостовериться в очевидности столь небывалого для нашего времени явления. «Славная скотинка, славная скотинка! — молвил дядюшка Лиденброк со страниц бессмертного произведения. — Ты увидишь, Аксель, что нет животного умнее исландской лошади. Ничто ее не останавливает: ни снега, ни бури, ни плохие дороги, ни скалы, ни ледники; она смела, осторожна, надежна; никогда не оступится, никогда не заупрямится. Если понадобится перейти реку или фьорд, она бросится, не колеблясь, в воду, точно какая-нибудь амфибия, и достигнет другого берега! Но не будем ее подгонять, предоставим ее самой себе, и мы пройдем в среднем по десяти лье в день».
Проезжая по дороге мимо табунов, пасущихся на вольном выпасе, как не борешься с собой, понимая, что сбившийся график движения все равно придется нагонять, все равно достаешь из рюкзака камеру, спрыгиваешь с подножки и идешь по направлению к изоляционным столбикам с прокинутым по ним токопроводящим кабелем. Жеребята боязливо прибиваются к матерям, горделивые коньки встают в боевую стойку и внимательно наблюдают за дулом телевика. Их длинные гривы подхватывает и разметает северный ветер. Из кармана достаешь пакетик с кусками ржаного хлеба, скрытно унесенного с общего стола в утренней газете. Минута, другая, напряжение и недоверие отходят на второй план и вот уже, расталкивая друг друга, порой и лягая копытами низших по чину в устоявшейся иерархической лестнице табуна, первые и смелые уже тянут к рукам, держащим припеченные ароматные краюшки, мягкие бархатистые губы. Вот оно — счастье!
Белые сны
Как-то тихо и незаметно ушел от нас Василий Михайлович Песков. И если действительно любимая газета нашего президента — «Комсомолка», судя по порыву взлететь в небо с журавлиным клином, то безнадежно наивно, но хочется верить, что читал он ее исключительно ради публикаций этого мастера. Пришвин, Паустовский, воспевший Мещеру, Владимир Алексеевич Солоухин, разглядевший отражение мира в капле росы, Виктор Астафьев, Валентин Распутин и он — Песков, сделали невозможное — исцелили незрячих, отвернувшихся, мимоходом забывших, что слово Родина пишется с большой буквы, приоткрыли дверь, ведущую с асфальта на суглинок, расширили горизонты за забором собственного огорода и дали надежду, что природа, нас окружающая, все же несколько превышает по размеру шесть соток. В те дни, на дорогах Исландии, почему-то вспоминалась книга Василия Михайловича «Белые сны», почему, не знаю. Казалось бы, там про Антарктику, здесь и до Полярного круга не доехали, там описывается ледяная пустыня, здесь все же ничего, вполне тепло, там юг — тут север, но что-то общее все же было. И это общее — сны.
Пробираясь по набитой колее в каменной пустыне, промешивая колесами вулканическую пемзу с талой ледниковой водой под блеклым и невнятным, едва пробивающимся через серебристую мглу облаков солнцем, начинаешь терять ощущение времени и пространства, а наваливающаяся на тебя со всех сторон тишина опускается на голову ватным одеялом и давит на веки. «Наверное, я сплю». «Сплю-ю-ю», — шуршит пробуксовывающая на мерзлой жиже резина и только отлетевший в кузов камень звонким ударом будильника возвращает картинку в голове на место. Останавливаешься, выходишь из машины, сев на корточки, начинаешь смотреть — нет ли последствий. Из-под колодок идет пар, ледяная крошка, перемешанная с грязью, набивается ледяными колтунами в колесные арки. Резина не пробита, надо осторожно двигаться дальше, притормаживая, спускаясь, порой съезжая боком по подточенному водой шлаку, вниз, к речке, интуитивно, на ощупь искать переправу, ориентируясь на автомобильный след, выныривающий из воды на том берегу. Автомобиль неуклюже прыгает по круглым камням, медленно, вразвалочку, аккуратно, так, чтобы не хлебнуть воды, ищешь брод в течении бойкой и своенравной речки.
Сколько их уже было на пути: светлых, журчащих и прозрачных, белых с мутной пенящейся, похожей на молоко водой, да только без кисельных берегов, синих и ярко-голубых, грязно-коричневых от взвеси вулканических пород. Десятки цветов, сотни оттенков. А вот в снах тут каски отсутствуют — они в Исландии, почему-то не запоминаемые. Просыпаешься — кругом светло, в первые дни тебя преследует ощущение при пробуждении, что ты проспал на работу. Засыпаешь при свете, просыпаешься при свете и сны, при этом, как удивительно подметил Василий Михайлович, становятся белыми, не от снега, а от окружающего тебя света.
И если попытаться сейчас сформулировать, что именно подспудно, подсознательно, среди серой осенней массы, окружающей и пропитывающей нас, вызывает ту непреодолимую тягу на Север, то для меня ответ прост — это Свет, Свет, которого так нам не хватает в прямом и переносном смысле этого слова.
«Я весь отдался восторженному чувству, которое испытываешь обычно на больших высотах, и на этот раз я не страдал от головокружения, потому что уже освоился с высоким наслаждением смотреть на Землю с высоты. Я забыл о том, кто я и где я! Я жил жизнью эльфов и сильфов, легендарных обитателей скандинавской мифологии. Мои ослепленные взоры тонули в прозрачном свете солнечных лучей. Упиваясь этим очарованием высоты, я не думал о бездне, в которую вскоре должна была ввергнуть меня судьба», — так просто и точно описал это удивительное состояние Жюль Верн. А мы не спеша едем дальше за светом, находясь при этом на самом его краю.
«Development» кит
Ионе повезло. Ему удалось всецело изучить кита, причем как снаружи, так и внутри. Нам и, на первый взгляд, сотне таких, как мы, неистово тянувшимся к знаниям и не удовлетворившимся созерцанием скелета морского исполина разрозненных фрагментов его тела в местном музее, пришлось толпиться на пирсе в ожидании корабля, по обещаниям организаторов тура, гарантирующего сближение с китом на минимально возможное безопасное расстояние. Вопрос только в одном: безопасным для нас или для него? Мне неведомо, почему тут вообще можно что-либо гарантировать, поскольку откуда капитану знать, в каком настроении сегодня кит, желает ли он быть увиденным, и где ему нынче комфортнее всего плавать? Но, поскольку сошедшие на берег с только что отшвартовавшегося в порту прогулочного судна туристы были радостно возбуждены, стало понятно, что морские гиганты находится у «акул» туриндустрии на откатах.
Судно выходит в море, задача предельно проста — занять с фотоаппаратом наиболее высокое место, желательно у самых перил. Но чем выше палуба, тем сильнее ветер, чем сильнее ветер, тем сильнее начинаешь примерзать к металлическим поверхностям фототехники, навешанной на тебя дорогим просветленным ярмом. Порой казалось, что одно неверное движение по скользкой от воды палубе и можно было отправиться камнем вниз, фотографировать китов из подводного положения. Но внезапно по корабельной связи раздается команда — «стрелка на пол-одиннадцатого», — и вся масса туристов, выставив перед собой длиннофокусную оптику, наваливается на нужный борт. Судно кренится, на палубу летят мелкие соленые брызги, что-то черное появляется на миг из воды далеко впереди и бесследно исчезает в пучине — все остались довольны, особенно, я думаю, кит. Во время часового болтания в море, крупнейшее морское создание трижды удостоила нас чести лицезреть свой хвост, что по эмоциональному воздействию на пассажиров корабля произвело впечатление по силе, не уступающее явлению пресвятой Богородицы или, на худой конец — видению силуэта древнего обитателя шотландского озера.
Так или иначе, поставленная задача оказалась выполненной. Впереди был берег с россыпью, как казалось с борта, игрушечных разноцветных домиков. Мы возвращались в порт и по мере приближения к нему становилось как-то теплее, особенно на душе. Трудно сказать, что нового мы узнали в тот день, но ощущение азарта охоты на великана распирало организм изнутри. Наверное, это генетическое свойство, дошедшее до нас по наследству в молекулах ДНК, тот восторг и тот ужас, леденящий кровь и заставляющий чаще биться сердце, которое испытывали наши обезьяноподобные предки, гоняя мамонта по болоту. Мамонты вымерли, мы перешли на сосиски, но память живет где-то в глубине подсознания, чтобы однажды всплыть на поверхность четкой осознанной мыслью: «Я видел кита!»
Волшебная сила искусства
Искусство – страшная сила, особенно когда его никто не видит, и если находит, то чисто случайно. И если великие писатели порой, под действием внешних факторов и обстоятельств, не совместимых с жизнью, предпочитали писать «в стол», то исландские архитекторы, явно не находящиеся в нужде и под принуждением, любят работать «в степь».
Если вы однажды среди зеленого луга, километрах в пятидесяти от ближайшего жилья вдруг заметите совершенно чужеродный по виду и форме объект, да еще, не к ночи будет сказано, с подсветкой, — не надейтесь встретить маленьких зеленых человечков. На все сто можно с уверенностью сказать, что тут наследил местный креативный архитектор.
Подающим надежды молодой поросли местных зодчих приходят в голову столь диковинные образы и проекты, что, оказавшись рядом с их материализованными творениями, уже не задаешь себе вопрос — «Нравится или не нравится?», мысль бьет по голове наповал адреналиновой рефлексией: «А это что?».
Но сперва, каких-то лет сто тому назад, все было иначе, архитектура была иной, и взгляд на нее гораздо более прагматичным. Старина Жюль очень точно подметил один немаловажный нюанс, ставящий на место эстетствующих выскочек, ищущих корни современному параноидальному стилистическому фристайлу в островной архитектуре, исключительно ковыряясь в перегное исторических предпосылок: «Хижины исландцев сооружены из земли и торфа, с наклоненными во внутрь стенами. Они похожи на крыши, лежащие прямо на земле. Причем крыши эти представляют собой сравнительно тучные луга. Благодаря теплу, идущему из очагов, трава на кровле растет довольно хорошо и ее добросовестно скашивают во время сенокоса, иначе домашние животные паслись бы прямо на этих доморощенных пастбищах». Проблема в одном — тут плоды цивилизации разгулялись не на шутку в оторванном от большой земли замкнутом социуме, и вот, полизав несколько раз алюминиевую ложку и включив в рацион чипсы и кетчуп, взбесившийся аскетичный островной организм пошел в разнос, фонтанируя идеями направо и налево. Переход от землянки к современным домам прошел слишком быстро, поэтому будем снисходительны как к местным архитекторам, так и к тем, кто живет в их творениях.
Красоту подобных арт-объектов, думаю, проще оценить из космоса, только в планетарном масштабе можно оценить гармонию формы и содержания, не на затерявшихся же в придорожной пыли туристов все это рассчитано. И если одинокий путник, ищущий кров, тепло и покой, невзначай ночью наткнется на подобного рода артефакт, трудно сразу предугадать его реакцию на данный раздражитель.
В исландских городах со всем этим несколько попроще. Долгой полярной ночью, когда большинство местных жителей сидят в питейных заведениях, смотрят порнофильмы и, между делом, производят себе подобных, основную психотерапевтическую нагрузку берут на себя разноцветные стены фасадов: окрашенные в яркие жизнерадостные цвета — они, как плашки меню Windows 8, создают иллюзию того, что именно ТЫ управляешь происходящими вокруг процессами. Но на деле, сколько не води пальцем по замерзшей поверхности оконного стекла, выплывающее меню с картинкой солнечного жизнерадостного лета ты в нем так и не увидишь.
Агрессия, накопившаяся к весне, сублимируется у творческих людей в буйстве форм и хитросплетении наскальной живописи: граффити тропическими цветами обвивает бетонные стены зданий, подчас и муниципального значения. Нередко разукрашенные фасады, для пущей убедительности и доходчивости абстрактного образа, дополняются брутальными композиционными элементами, коими могут быть, в зависимости от места и обстоятельства, и повидавший многое на своем веку стульчак, и старое автомобильное кресло, и опрометчиво выброшенная на помойку проржавевшая железная кровать. Но это — вынужденная и вполне невинная плата за несколько месяцев жизни в холоде и кромешной темноте. Хуже с программистами и шахматистами, коих среди местных жителей немало — судя по количеству баров, их наполненности и неоспоримому мастерству готовить коктейли из всего, что горит, — пить в Исландии за последнее время меньше не стали.
Окно в «Париж»
В центре Рейкьявика нет кремля. И фундаментального здания правительства тоже нет, городской собор смещен чуть дальше от берега. Нет тут величественных небоскребов, резных ратуш, слепящих глаз золотом шпилей, и исторических дворцов также нет. Зато есть пруд. По его глади плавают уточки, длинными вереницами ведя по зеркальной поверхности бусинки народившегося потомства, связанного с матерью невидимой и пока неразрывной нитью. Вокруг пруда городской променад, чуть дальше, за пышной листвой палисадников, спрятались от постороннего взгляда чистенькие и аккуратные фасады деревянных домов, улыбаясь солнцу разноцветными наличниками.
Мы сидим в кафе. Медленно вдыхаем в себя ароматы свежезаваренного кофе, разгоняем ложкой густую пенку. Утренняя выпечка еще дышит жаром, золотистая корочка, кажется, вздыхает, выпуская из себя ванильный дух и несколько капелек нежного заварного крема. Кафе, расположенное на одной из центральных и, как принято говорить, оживленных улиц города, в этот утренний час весьма немноголюдных, называется «Париж». Вот и наступил радостный и бесконечно печальный момент, нам уже не надо судорожно запихивать вещи в багажник, спрашивать у крикливых чаек пути объезда внезапно закончившейся дороги, делать крюк в триста пятьдесят километров, чтобы заехать на скромный ужин. Все. Мы замкнули круг, мы доехали в центр острова, мы покорили несколько горных перевалов, выезжали на ледники, сплавились на плоту по бурной речке, несколько раз выходили в открытое неприветливое море с кипящей у берегов свинцового цвета водой. Это уже история, а сейчас, через запотевшие от утренней росы стекла кафе, видно, как неспешно по улице проезжают старинные автомобили с открытым верхом в которых горделиво и солидно сидят за рулем степенные горожане, сжав баранку кожаными драйверскими перчатками с обрезанными пальцами, а их дамы в пышных платьях и соломенных шляпках восседают рядом, укутавшись длинным пледом, от свежего морского бриза. На газоне, неподалеку, собирается духовой оркестр. Люди сами, без чьей-либо подсказки или указания, встав пораньше, запаковывают в черные тугие чехлы начищенную медь, чтобы после, под бледными лучами холодного северного солнца сыграть веселую ритмичную мелодию.
Я открываю книгу, почти что в ее начале, поскольку изучить текст вдумчиво и последовательно так и не получилось, чтение заменила охапка путеводителей и протертых на сгибах дорожных карт: «Город раскинулся вдоль низкой и довольно болотистой лощины. С одной стороны он огражден хаотическими наслоениями застывшей лавы, отлогими уступами постепенно нисходящими к морю. С другой — простирается обширный, ограниченный на севере большим глетчером Снайфедльс, залив Факсафлоуи, в котором в ту пору «Валькирия» была единственным судном, стоявшим на якоре. Обычно на рейде стоят во множестве английские и французские рыбачьи суда, но в то время они находились на восточном берегу острова…». Такое впечатление, что француз все же побывал в этих местах. Раздумье, сконцентрированное на подсохшей кофейной пленке по краю чашки, взрывает удар барабанной палочки. Город проснулся, город расправил плечи, город умылся быстрыми, набегающими с моря облаками — еще один календарный день повел свой отчет в длинном и негасимом световом, на излете июня, на макушке лета.
Не подведенные итоги
Путешествие закончилось. Но Исландия прочно зацепилась за сознание множеством мелких щупалец своих фьордов. Однако это не паразитарная особь, скорее — это любовь. Нельзя сказать, что мы отдохнули, особенно не могут согласиться с этим выводом наши спины, казалось, вросшие в автомобильные кресла, как Папаша Тернер в борт «Голландца». Все, что произошло с нами за эти две недели, сложно уместить в компактные формы путевых записок, да и кто их будет читать, разве что мы сами, на стремительно опережающей нас по возрасту пенсии, несмотря на поступательное перещелкивание цифр на одометре жизненного пробега. Но несколько соображений и фактов, случайно зафиксированных на обрывках памяти, все же остались.
Нам удалось вдоволь насладиться полуночным солнцем — загар от него проявляется редко, но действие на организм оно оказывает бодрящее и исцеляющее, поскольку всем нам для жизни нам нужен свет! Люди, только вдумайтесь, в Москве, по статистике, всего лишь 82 солнечных дня в году. Поэтому мы все такие хмурые!
За все наше путешествие по Исландии не встретили ни одного афроамериканца и афроафриканцев также не повстречали, из чего сделали вывод, что планета Земля пока еще не перенаселена. Это радует.
Мы истратили за две недели бензина больше, чем мы расходуем в Москве за год. Зато и повидали столько, что не увидишь в Москве за всю жизнь.
И если есть путь к центру Земли, то это — дыра, а дыра, как говорил Винни Пух, «это нора, а нора — это Кролик, а Кролик — это подходящая компания, а подходящая компания — это такая компания, где нас чем-нибудь угостят», например, прекрасными впечатлениями и планами на новую поездку сюда, в Исландию, в центр нашей Земли.
Похоже, на этом нужно закончить, во всем надо знать меру, но, исключительно в качестве постскриптума…
P. S. «— Следуй за мной по западному берегу Исландии. Смотри! Вот главный город Рейкьявик! Видишь? Отлично. Поднимись по бесчисленным фьордам этих изрезанных морских берегов и остановись несколько ниже шестидесяти пяти градусов широты. Что ты видишь там?
— Нечто вроде полуострова, похожего на обглоданную кость.
— Сравнение правильное, мой мальчик; теперь, разве ты ничего не замечаешь на этом полуострове?
— Да, вижу гору, которая кажется выросшей из моря.
— Хорошо! Это и есть Снайфедльс.
— Снайфедльс?
— Он самый; гора высотою в пять тысяч футов, одна из самых замечательных на острове и, несомненно, одна из самых знаменитых во всем мире, ведь ее кратер образует ход к центру земного шара!»
Так есть ли он, тот удивительный вход в подземный мир, ведущий к самому сердцу планеты? Кто же его знает, до него мы так и не дошли, объехав вулкан в нескольких километрах. Я полагаю, это загадку мы прибережем до следующей поездки.
© jeejee.it 2013
Хорошонаписанныйэкскурс к "вратам центра земли".