Счет

Предлагаю поприветствовать нового автора в нашем блоге
SIV
Прошу любить и жаловать!!!
Вот его свежий рассказ:

"Вот зыбучая трясина засосала и меня..."

Счет

«Андреич…, милый…, быстрее!... »
Дождь безуспешно пытался отстирать с серой простыни неба сине-белое пятно вертолета, с упорством манияка пытающегося избавиться от своего непосильного груза. Сорок минут высшего напряжения сил, спрессованных в сорок мгновений и растянутых затем в вечность. Долгих сорок минут, хотя обычно управлялись за двенадцать…
Внутри фюзеляжа приторно воняло керосином, царил полумрак. Маленький КА-32 немилосердно болтало. Волосы трепал ветер. Судорожно вцепившись в раму подвески, Стас просунул голову в открытый нижний люк, наблюдая за серой пятитонной тушей опоры, грозно раскачивающейся под вертолетом на тридцатиметровом стальном канате. Еще ниже разверзся ад, и в том аду обреченно метались шесть фигурок в ярко-красных крутках и оранжевых касках. Там, на земле обычно мягкий податливый воздух, нагнетаемый перегруженными винтами со скоростью двадцати пяти метров в секунду, вдруг обретал плотность, силу и злость, разрывал легкие, сбивал с ног, яростно трепал одежду, швырял в лица, мокрые опавшие листья, ветки, мелкие камешки, воду и грязь из ближних луж и угольки от непрогоревшего костра. Вопили от невыносимой боли ели, но вой вертолетных двигателей заглушал их отчаянные мольбы, и деревья, глухо вскрикнув в последний раз, падали, норовя придавить своих мучителей. Один лишь старый бук мужественно держался, гневно грозя вертолету ветками, но Стас знал цену этого мужества – не раз, приложив ухо к коре он слышал, как стонали его разодранные в клочья листья. Стас испытал этот ад на собственной шкуре. Он был одним из первых «помаранчевых кашкетив», но сейчас, находясь в вертолете, ничем не мог даже поддержать ребят, которых когда-то учил и которыми сейчас руководил. Чувство беспомощности тошнотворно накатило на горло. Бил озноб. «Отче наш! Иже, еси на небесах…»,- помочь Стас мог только молитвой.
Вертолет снова тряхнуло.
«Андреич…, ну еще немного…, ну постарайся!..»
Преодолевая тошноту, Стас вытащил голову из люка и огляделся по сторонам. Бледная рука второго пилота, казалось, прикипела к рычагу. Из под шлема командира экипажа Андреича стекала струйка грязного пота. От их мастерства сейчас полностью зависел успех монтажа. Бортинженер, наполовину высунувшись наружу из задней дверцы, что-то орал в ларингофон. Волна керосиновой вони заполнила и без того тесное пространство фюзеляжа. Стас поспешно сунул голову обратно в люк и увидел, как «помаранчеви кашкеты» дружно вцепились в веревочные растяжки по четырем углам опоры, подводя ее к заветным анкерным болтам, но взбесившаяся пятитонная железяка упрямо не желала становиться на свое законное место.
«Еще немножко!!!!!!»
Порывом ветра вдруг резко завалило вертолет на левый борт. Серая туша опоры ударилась о фундамент и с леденящим душу гулом понеслась на людей. Стас видел, как упал, уворачиваясь от смертельного удара Сергей, как волочились по мокрой земле, пытаясь сдержать сумашедший металл Илья и Монис, как рванул вертолет вверх, уводя от монтажников опасность, Андреич. Краем глаза он видел и другое – наземный наблюдатель подобрал с земли какой-то предмет, замахал руками, отчаянно сигнализируя. Увидел, но, радуясь тому, что опасность миновала еще не осознал – вся их работа загублена. Один из четырех анкерных болтов фундамента был сломан.
Освобожденный от груза вертолет голубем ринулся в небо, оставляя злополучную опору на болотистом грунте просеки, и заложив нервный вираж, стал снижаться в ущелье, где для него была оборудована посадочная площадка.
Встречали молча, не расспрашивая – рации уже успели разнести по базе плохую весть. Не дождавшись пока успокоятся винты, Андреич спрыгнул с вертолета и, в сердцах бросив шлем на командирское сидение, поплелся к себе в номер. За ним вылез Стас, и, шатаясь, побрел в сторону ручья. Убедившись, что его никто не видит, опустился на колени и жадно, по звериному принялся пить. Холодная вода упала в нутро куском свинца. Вырвало жестоко, с желчью.
Горечь во рту, горечь внутри. Стас с трудом заставил себя подняться. Роботяги-техники осматривали и зачехляли вертолет, но разговаривать с кем бы то ни было ему не хотелось и Стас ушел к себе, стараясь не попадаться на глаза людям. Ему было плохо. Он снова представил себе перекошенное от злости лицо Шефа и знал, что опять не сможет ответить на два его главных вопроса: «Почему это произошло?» и «Кто виноват?». Знал, что будет молчать, не пытаясь переложить вину ни на Андреича, ни на измученных ребят, избежавших смертельной опасности. Сейчас ему хотелось побыть одному.
Комната, заполняющая свободное пространство между потолком и крышей, скорее, была похожа на берлогу, чем на человеческое жилье. Тесная с низким двускатным, скатом вовнутрь давящим потолком, она напоминала перекошенную палатку и давала возможность отлежаться, но не отдохнуть. В спрессованном пространстве едва помещались две кровати, тумбочка, угловая этажерка и масляный калорифер. Вторая кровать временно пустовала по причине болезни хозяина, но даже одному человеку приходилось протискиваться между вещами боком, постоянно что-то задевая. Одеваться приходилось по очереди, порядок поддерживать постоянно – небольшое пространство быстро захламлялось, но сегодня Стасу было не до этого – стянув прямо на пол промокшую обувь и одежду, он неподвижно скукожился на краешке кровати, обняв теплый калорифер, тупо уставившись на свои посиневшие опухшие в суставах ноги. Боль и усталость. Оказывается и к ним можно привыкнуть, не замечать, игнорировать. И не навалились бы они злобной рвущей волчьей стаей, отбился бы от них, не случись та досадная, вымотавшая вконец, история с анкерным болтом. Победителей не судят. Но побежденным достается вдвойне. Сценарий завтрашней «планерки» был ему знаком наизусть. Сначала – мертвая, давящая предгрозовая тишина. Все будут молчать, вперив взгляды в полированную поверхность стола, опустив головы. Шестеро уставших вымотанных тяжелой стройкой людей под неподвижным хищным взглядом седьмого. Шестеро людей, прекрасно знавших о нереальности поставленных перед ними сроков, но не смевших сказать об этом. Шестеро, с лошадиным упорством без выходных и нормального сна тянущих работу на своих участках и награжденных за усердие орденами «Лоха Конкретного» и «Пидараса Великого». Шесть полных кавалеров этих орденов. «Полевой командир» «помаранчевых кашкетив» Стас «цеплял» их уже на спину – на груди не было места. Свои и чужие ошибки, в конечном итоге, стекались к нему на трассу, к последнему завершающему звену, не имевшему прикрытия и непосредственно отвечающему за конечный результат. Потом заведется адская машина из ругани, угроз, обиды и бессилия, подомнет под себя, перемолотит в фарш и выплюнет среди ночи в осеннюю грязь у испорченного восьмого фундамента с мокрыми злыми разнорабочими, бензогенератором, отбойным молотком и диким приказом – за двое суток разбить и залить по новой пятнадцать кубов высококачественного и твердого как гранитная скала бетона. И он, озверев, будет метаться от костра к костру, просить, убеждать, срываться, орать, брать за грудки и, наконец, взвалив на себя неподъемный генератор, первым шагнет в вертолетный вихрь: «Кто отстанет – прибью, суку!»
Все это уже будет. Отвратительное мерзкое чувство бессилия болью разливалось в груди, сдавило горло. Дежавю. Все это уже было. Когда – не вспомнить. Бил озноб. Стас с трудом заставил себя подняться, нацедил в кружку мутноватой воды из крана, вскипятил, заварил крепкий горячий чай и щедро плеснул в отвар водки из початой бутылки. Обжигаясь и захлебываясь выпил адскую смесь. Боль в груди стала сильнее. Он вспомнил…
Тогда точно так же давило бессилие. Та же тупая щемящая боль и отчаянье. Но тогда было нестерпимо жарко, пот заливал глаза и даже море не давало такой необходимой свежести. Между тем, на набережной кипела жизнь. Сновали праздные отдыхающие. Несколько лотков предлагали нехитрые курортные сувениры, а с многочисленных кафешек тянулись вкусные запахи. Стас был небрит, грязен и голоден. Левой рукой он поддерживал видавший виды велосипед, груженный поклажей, правой – обнимал ребенка, объясняя малышу взрослые жестокие вещи. «Папа не может купить…» «У папы нет денег…» «Когда нибудь…» Три недели назад, с трудом скопив огромную для семьи сумму в сто долларов на троих, они отправились в Крым и не предполагая, насколько там все изменилось с момента их последней поездки. Крым встретил жлобством, закрыл шлагбаумами горные тропы, выставил легион вездесущих «мытарей», загородил море двухметровыми заборами, охраной, хамством, оставляя свободной только узкую полоску прижатого к горам шоссе. Без денег никуда. Море и горы, созданные Богом для всего сущего, для радости и восторга людей, люди же и перекрыли от себе подобных ради денег. Деньги, деньги, деньги… Они, как и следовало ожидать, быстро истощились, и их маленькая группа вынуждена была кочевать от стоянки к стоянке, прячась от лесников, контроллеров и охранников, ночуя в линии прибоя и питаясь подножным кормом, покупая продукты только детям. За два дня до даты, указанной в спасительном обратном билете, деньги закончились вообще. Именно тогда, на Алуштинской набережной, среди сытых курортников и аппетитных запахов, задыхаясь от бессилия и отчаянья, Стас поклялся изменить свою жизнь, чтоб никогда, больше не допустить такого. Чтобы никогда не испытывать стыда перед семьей. Перегорело. Он больше никому ничего не объяснял, ни перед кем не отчитывался, стал жестче. Без объяснений, рассчитался с низкооплачиваемой работы, и, наплевав на разрисованные начальством перспективы и маячившую диссертацию, пустился в одиночное плаванье по бурному житейскому морю, в надежде пристать к денежному берегу, пока не прибило его залетным ветром к вертолетным монтажникам – «помаранчевым кашкетам». Впрочем, когда все начиналось, их еще не было, и назывались они иначе.
Мысли едкие и тяжелые лезли в голову. Нужно любой ценой выбросить их оттуда, иначе всю ночь не дадут спать, сведут с ума, выжмут последние силы. Слишком много было неудач, слишком много разочарований, слишком много тоски, усталости и боли. Нельзя показывать это на людях. Они должны быть уверенны… И уверенность эта должна исходить от «полевого командира», потерявшего ее, скорчившегося сейчас у калорифера рядом с кучей мокрого тряпья и не понимающего зачем он здесь, почему обрекает себя на это. Сознание следовало отключить. Стас глотнул водки, но безотказная огненная влага сегодня отказывалась помогать. Машинально пошарил рукой по полке, нащупал лежащую там книгу, купленную впопыхах перед выездом на трассу вместе с недельным запасом продуктов, открыл, стал читать…
«Я сидела на крышке унитаза и, с мученическим выражением лица, выдергивала пинцетом для бровей волосы на ногах.»…
Стас улыбнулся. Впервые за день. Просто представил эту нелепейшую ситуацию – и улыбнулся. Но улыбка сделала то, перед чем спасовала «огненная вода». Она пробила брешь железобетонной стене тяжелых мыслей, заставив их отступить на полшага, и это было лишь началом. Стас отлип от калорифера, удобно устроился на кровати, и укутавшись в одеяло, стал с упоением читать.
Милые курортные истории. Такие далекие от происходивших с ним событий. Море, солнце, скалы, любовь, волшебство… Крым (опять Крым!), но другой, светлый, одухотворенный, без жестокого жлобства, с верой в то, что все будет хорошо, несмотря на все условности и мерзости жизни. Стас уже знал зачем он здесь. Знание крепло с каждой прочитанной строчкой, с каждым предложением. Он рассчитается с этим затянувшимся долгом! И это обязательно будет! Совсем немного! Каких-то восемь месяцев! Отплачет ноябрь, угомониться зима, весна растопит снег на вершинах и отцветут крокусы на хребте. Тогда он поедет в Крым. Пусть наваливаются дела и орет начальство, лишая заслуженного отпуска. Он поедет все равно. Выбросит мобильник в реку, спустит в унитаз опостылевшую вечно орущую рацию, и исчезнет – пусть ищут. А он будет гулять по набережной и, не скупясь, не считая копейки, покупать любимой обновки, ребенку сладости, а себе пиво. Они будут кататься на катере, ездить на экскурсии, лазить по пещерам, беззаботно общаться друг с другом, а вечером в небольшой татарской кафешке закажут лагман, чебуреки и душистую зелень, оставят «на чай» милой девушке-официантке и допоздна любоваться вечерним прибоем. А еще было бы здорово захватить свое высотное снаряжение и убрать, наконец, мусор со скал на Ласточкином гнезде. Просто так, бесплатно, чтобы доказать местным жлобам, что не все в мире за деньги, и если вы «рубите бабки» за проход на территорию, то нужно хотя бы держать эту территорию чистой. И никто уже не посмеет его гонять, никто не посмеет кричать вслед его ребенку, решившему просто погулять по тропинке: «Догоню – руки повыламываю!» Он оплатит все счета с видом: «Подавитесь!» Не надеясь, что у кого-то проснется совесть, просто отдавая долги самому себе, и отдав, больше никогда не появляться в грязном замусоренном Крыму, отдавая предпочтение загранице. Он оплатит, иначе не успокоится никогда. Стас опять улыбнулся. Господи! Это ж через какие унижения надо было пройти, чтобы понять – он лучший! Он единственный, кто справиться! И это будет не для Шефа – для себя. Пора чистить свои «ордена» - пусть сверкают! Озноб прошел. Стало весело и жарко. Стас переоделся в чистое и сухое, положил книгу в карман и отправился к Андреичу – утрясать планы завтрашних вертолетных работ.